Смеющаяся вопреки. Жизнь и творчество Тэффи

Летом 1932 года Тэффи и Тикстон получили передышку в «чудесном Château des Ombrages» в Марли-ле-Руа[510], но когда их отдых подходил к концу, Тэффи написала Амфитеатрову о том, что страшится встречи со своими охваченными паникой коллегами: «Если бы Вы видели растерянные, выпученные ужасом глаза Мережковского! Если бы слышали какое-то хребтовое кряканье Гиппиус! Застенчивый смешок Б<ориса> Зайцева! От одного этого можно впасть в неврастению. Вот и впала».

В ту осень жизнь Тэффи сложилась даже хуже, чем она опасалась, поскольку в ноябре она сильно заболела, а необходимость работать только осложняла ситуацию: «Слаба теперь, как муха, – сообщала она Амфитеатрову, – и побила рекорд: накачали меня камфорой и стрихнином, посадили, и я написала фельетон, п<отому> ч<то> у нас пропускать нельзя – плантатор [Гукасов] бьет бичом».

Кризисы 1930-х годов вызвали еще большие сомнения относительно самого выживания русской литературы за рубежом; на эту тему Тэффи выступила на праздновании выхода в свет 50-го выпуска «Современных записок», состоявшемся 30 ноября 1932 года:

Русская литература еле жива, едва дышит, издательств нет, и только благодаря «Современным Запискам» мы могли знакомиться с новыми произведениями наших писателей. Молодежь постепенно уходит от русской литературы в европейскую, молодых русских писателей вдохновляет уже не Толстой и Достоевский, а Андрэ Жид и Марсель Пруст…[511]

Из-за роста числа нуждающихся писателей перед писательским балом в январе 1933 года Тэффи предупредила Амфитеатрова, чтобы тот не надеялся на получение средств от денежного сбора, но обещала отложить для него часть денег, которые получит за свой вечер – он должен был состояться в том же месяце, только позднее. Как сообщало «Возрождение», бенефис, на котором выступали «крошечные балерины студии М[атильды] Кшесинской» и знаменитый исполнитель современных танцев японец Еичи Нимура, «прошел блестяще», но, конечно же, один вечер ничего не менял[512]. Гораздо более значительное событие, позволившее воспрянуть духом всему русскому эмигрантскому сообществу, произошло в ноябре того же года: Бунину была присуждена Нобелевская премия по литературе. В опубликованной на первой полосе «Возрождения» статье Зайцева выражалась та радость, которую наверняка испытывали многие:

Русский писатель Иван Бунин увенчан… и в нем увенчана литература наша. <…> Еще удивительнее, и для нашего эмигрантского сердца, особенно опьянительно: увенчан русский эмигрант. <…> Это, конечно, праздник. Настоящий, наш русский, первый после стольких лет унижений и бед. <…> Не забыта Россия[513].

Примерно неделю спустя Тэффи писала Вере Буниной: «…как все мы счастливы, дождавшись наконец торжества Ивана Бунина!» И добавляла, что Тикстон «даже от радости поплакал немножко. Это он составил пышную телеграмму с поздравлением Ив. Ал.»[514] К тому времени Бунин приехал в Париж, и хотя Тэффи не могла оставить Тикстона в одиночестве и посетить прием, устроенный 16 ноября «Возрождением», она позвонила Бунину, чтобы сообщить, что она к ним «присоединяется всем сердцем»[515]. И 26 ноября она все-таки присутствовала на празднестве в театре Шанз-Элизе, о котором «Возрождение» восторженно писало, что «всех эмигрантских знаменитостей, бывших на торжестве… не перечислишь»[516]. Впрочем, Тэффи кисло сообщала Амфитеатрову: «На торжестве в Шан-з-Элизэ не было ни Мережковских, ни Шмелева, ни Бальмонта, ни Ремизова. Нехорошо. Злобно и мелко. Ему [Бунину] все это очень тяжело». В целом, добавляла она, Бунин был «очень грустный и растерянный», поскольку «он, бедный, получает теперь только ругательные анонимные письма. Это соотечественники выражают свою народную гордость». Тэффи предвидела такую реакцию в фельетоне «Торжество», который назвала «дружеской “защитой”» Бунина. В нем говорится о нуждающемся русском ученом, который получает большую премию, после чего его соотечественники, сначала бурно ликовавшие по этому поводу, решают, что он должен раздать практически все деньги. Когда кто-то интересуется, как же он сам-то будет жить, ему отвечают: «А ведь жил же до сих пор, вот так, значит, и будет»[517].