Смелая женщина до сорока лет

В кабриолете сидел джентльмен, не красавец, но и не урод, ни слишком коренаст, ни слишком субтилен; не то чтобы в годах, однако ж и не слишком юн. Въезд его не произвел в городе М совершенно никакого впечатления; только два шотландские парня, стоявшие у дверей паба против отеля, сделали кое-какие замечания, относившиеся, впрочем, более к кабриолету, чем к сидевшему в нем. «Смотри, какое колесо! – сказал один. – Что ты думаешь, доедет это колесо в Эдинбург?» – «Доедет», – отвечал другой. «А в Ливерпуль-то, я думаю, не доедет?» – «В Ливерпуль навряд ли», – отвечал другой. Этим разговор и кончился.

* * *

В ворота постоялого двора городка М провинции N вошли гуськом три ишака в потертой, но приличной сбруе: так ездят отставные сборщики податей, мелкие торговцы коврами, хурдемалеки не слишком каменистых, но и не довольно плодородных земель – словом, все те, кого в наших краях называют «саид лахад» – то есть незаметными господами.

Первый ишак был нагружен двумя тюками, очевидно, с одеждой и одеялами хозяина. На спине второго, крепко обвязанный и притороченный ремнями, стоял деревянный сундучок с медными уголками. На третьем восседал хозяин этого добра.

Он был не красавец, но и не урод, ни слишком жирен, ни слишком тощ; халат его был не то чтобы особо роскошен, однако же и не чересчур скромен.

Въезд его не произвел в городке М совершенно никакого впечатления; только два дервиша, стоявшие у дверей кебабной лавки против постоялого двора, сделали кое-какие замечания, относившиеся, впрочем, более к ишаку, чем к сидевшему на нем. «Смотри, разбито копыто у ишака! – сказал один. – Что ты думаешь, дойдет это копыто до Исфахана?» – «Дойдет», – отвечал другой. «А в Кандагар-то, я думаю, не дойдет?» – «В Кандагар навряд ли», – отвечал другой. Этим разговор и кончился.

* * *

В горловину лагуны атолла М архипелага N вплыла видавшая виды пирога, управляемая двумя тощими гребцами. Так ходят по морю небогатые владельцы рыбных ловель, купцы-менялы, мелкие раатира с наделами не более ста арпанов – в общем, те, кого на островах зовут «канака маа-маа» – то есть людьми среднего пошиба.

Посредине пироги, скрестив руки на груди и держа в левом кулаке шнурок от мешочка с раковинами каури, восседал таитянин, не слишком старый, но и не очень молодой, не очень смуглый, но и не особенно бледный, не так чтобы заметно мускулистый, но и слабосильным его тоже нельзя было назвать.

Пирога причалила к берегу, но ее появление не произвело на атолле М совершенно никакого впечатления; только два кирибати, сидевшие у костра и жарившие рыбу на плоских камнях, сделали кое-какие замечания, относившиеся, впрочем, более к пироге, чем к приплывшему в ней. «Смотри, нос какой у пироги! – сказал один. – Что ты думаешь, доплывет эта пирога до Тувалу?» – «Доплывет», – отвечал другой. «А до Туамоту-то, я думаю, не доплывет?» – «До Туамоту навряд ли», – отвечал другой. Этим разговор и кончился.

Отвратительное слово – автофикшен в поисках жанра

Для меня оно – в ряду таких маркетинговых, то есть торгово-втюхивальных словечек, как «сокосодержащий напиток» и «сыроподобный продукт».

Бывают автобиографии, дневники, воспоминания.

Бывают художественные произведения, написанные от первого лица, в которых за рассказчиком угадывается (а часто и не скрывается) автор.

Например: «Исповедь» Руссо. «Жизнь Анри Брюлара», «Воспоминания эготиста» и итальянские дневники Стендаля. А также известные романы Шатобриана, Мюссе, Бурже, Сенкевича, Стриндберга, Гамсуна – великие, кстати говоря, книги, оказавшие огромное воздействие на мировую литературу. «Детство. Отрочество. Юность» Льва Толстого. «Детство» и «В людях» Горького. Бунинская «Жизнь Арсеньева» тоже сюда относится.

Посмотрел бы я на человека, который бы рискнул назвать эти книги мерзким словечком «автофикшен».

Что же такое «автофикшен»?

Это книги, про которые слышишь такой диалог:

– Господи, а это что за барахло?

– Ты что! Это же автофикшен!

Смешно.

Моя злость направлена вовсе не на авторов хороших и искренних книг о себе, своей жизни и своих горестях – книг, которые во множестве пишутся и в России, и во всём мире. Хорошая литература всегда хороша, и собственная жизнь часто бывает для нее наилучшим материалом (еще вспоминается «Одлян, или Воздух свободы» Леонида Габышева и «Россия в концлагере» Ивана Солоневича).

Моя злость направлена на этот странный термин. Это пакостное наследие советской номенклатурно-ведомственной критики. «Книги о рабочем классе», «Книги о колхозе», «Книги о становлении характера молодого человека». Зачем это было выдумано? Затем, чтоб к десятку хороших книг подгрести сотню никудышных. Про урожай? Про урожай! Давай в раздел «Труженики села». Фу.

Вот, кстати.

Когда-то давно я влюбился в одну девочку. Нам было по 15 лет. Она уехала отдыхать в Палангу. Я написал ей письмо и пообещал, что приеду к ней на велосипеде. Даже уговорил своего приятеля, дачного соседа, ехать со мной. Правда, ничего не вышло. Почему не вышло – я объяснил в своей книге «Подлинная жизнь Дениса Кораблёва».