Смерть домохозяйки и другие тексты

Сахар Молли – такая же «говорящая» деталь, как леденец Лолиты в одноименном романе Набокова. Сахар – маленькая смерть, а Молли многое знает о маленькой смерти. Молли – начало и конец всего; именно ей выпала неблагодарная роль представлять в романе женское начало, тело, желание, похоть, секс – и, следовательно, смерть. Роман заканчивается именно ее монологом – сплошным потоком слов; страница за страницей – никаких знаков препинания или заглавных букв, и в довершение всего она бесконечно произносит да, да, да. Молли – начало и конец всего. Влечение сахар ферментация бактерии культура.

После такого исчерпывающего разоблачения сахара в западноевропейской литературе может показаться, что я высказала всё, что имеется по данному вопросу. Возможно, так и есть. Хотя, конечно, можно добавить исторический контекст и указать на очевидное: что сахар получил доступ в серьезную литературу, когда общество секуляризировалось, урбанизировалось и когда доминировать в нем стало третье сословие – то есть буржуазия.

В романное искусство проникла повседневная жизнь. В итоге мы получили проблемный роман, в котором человек рассматривается как творение истории и времени. Его судьба определяется теперь не трансцендентальными силами, но факторами иного рода, и прежде всего страстями, главным образом – низменными: жаждой денег, секса и сахара. Короче говоря, мы получили романное искусство, погрязшее в имманентности.

Но нет такого разоблачения, которое нельзя было бы усилить. Можно предположить, что в романе «В поисках утраченного времени» (1913–1927) все только и делают, что пьют шампанское. Ведь Марсель Пруст – француз, а значит, по определению, человек утонченный. На самом же деле вино фигурирует в этом произведении довольно редко. Что же тогда пьют герои Пруста? Довольно часто они пьют чай. Но чаще всего они пьют сок. Я не знаю другого автора, который так бы воспел сок, как Пруст. Я также не знаю никого, кто столь же выразительно описал бы нам сущность торта – разве что Шарлотта Бирнбаум[56]. Возьмем для примера шоколадный торт, который фигурирует во второй части романа – «Под сенью девушек в цвету». Этот торт предстает как минимум в двух измерениях. В воображаемом мире, то есть в сознании рассказчика, который представляет себе торт, и в реальности – когда рассказчик видит это величественное кондитерское творение, поданное к столу.

Рассказчик – совсем еще юный – влюблен в девушку по имени Жильберта; она часто устраивает чаепития, на которые приглашает друзей. И вот рассказчик получает такое приглашение. По дороге к Жильберте его воображение начинает работу. Запах духов на лестнице еще больше дразнит его чувства. Им овладевает желание. Он уже видит торт – так умирающему от жажды в пустыне видятся миражи. Фантазия рисует образ того, чего жаждет наш герой.

Между тем в эти приемные дни Жильберты я, медленно поднимаясь по лестнице, забыв обо всем, не думая ни о чем, превратившись в игрушку самых низких рефлексов, достигал тех пределов, где уже слышались духи г-жи Сван. Я уже мысленно видел величественный шоколадный торт, окруженный тарелками с птифурами и серыми салфеточками с узором, требовавшимися этикетом и характерными для Сванов. Но казалось, что эта неизменная и строго размеренная картина, как у Канта мир необходимости, зависит от свободного акта верховной воли. Ибо, когда мы все были в сборе в маленькой гостиной Жильберты, она, вдруг посмотрев на часы, говорила: «Знаете что, мой завтрак – это было уже давно, а обедаю я только в восемь, мне очень хочется съесть что-нибудь. Как вы думаете?[57].

Нет нужды читать между строк, чтобы понять, что шоколадный торт Жильберты – это не просто кондитерское изделие. Это нечто возвышенное и особенное. Перед нами вершина кондитерского искусства. Но не стоит обманываться. Возвышенный образ выражает совершенно определенные чувственные желания. Торт – это предчувствие маленькой смерти, обещание того, что возможно.