Смерть домохозяйки и другие тексты

Дамы и господа, я сдаюсь. Никакого завершения не будет. Все нити упущены. Я попыталась перехитрить мошенника. Попытка изначально была обречена на провал, но поняла я это слишком поздно. Меня надули ровно в тот момент, когда я приняла предложение выступить с этой речью. Меня позвали в отель поздним вечером, в одиннадцать; наш герой сидел на собранном чемодане; постучав пальцем по наручным часам, он сказал: ты должна принять решение. Ты выступишь с речью или нет? Ты не можешь отказаться. Я сказала: конечно, не могу. Он знал, что именно так и будет. А я не знала. Теперь я понимаю, что меня занесло в этот всеми позабытый залив вместе с мелкой сошкой Вальтером Зернером, и я, как ни странно, ничего не имею против. Здесь тихо и спокойно, я плыву себе по-собачьи, и он плывет рядом со мной. Он учит меня своим мошенническим трюкам, а я учу его своим – например, как произнести речь, у которой нет завершения, но при этом заставить публику поверить, что завершение есть, более того – идеальное с точки зрения риторики. Но скоро, скоро приплывут огромные круизные лайнеры. Спасите меня, пока не поздно! И спасите, ради всех святых, господина Зернера.

Вальтер Беньямин и Берлин его детства

Впервые опубликовано в газете Dagens Nyheter 27 сентября 1994 года под названием «Загадки без отгадок».

Идеалом для критика и философа Вальтера Беньямина была имперсональность. В книге «Берлинская хроника», над которой Беньямин работал в начале 1930-х годов, автор признается:

Если я пишу по-немецки лучше большинства писателей моего поколения, то в основном благодаря двадцатилетнему соблюдению единственного правила: никогда не употреблять слова «я», кроме как в письмах[59].

Однако ему всё же пришлось нарушить это правило. А иначе как описать собственное детство? Так что «я» появилось, и Беньямин использовал его как точку, в которой сходятся силы истории.

Когда к власти пришли нацисты, последние остатки веймарской культуры были уничтожены. Как и многим другим, Беньямину пришлось эмигрировать. «Берлинская хроника» стала экспериментом с повествованием от первого лица единственного числа. Автор берет своего читателя за руку и рассказывает о жизни в Берлине на рубеже веков в форме повествовательной прогулки.

«Берлинская хроника», в свою очередь, послужила «заготовкой» для книги «Берлинское детство на рубеже веков», которая была опубликована посмертно в 1950 году. От «Берлинской хроники» – легкой, свободной, глубоко личной – до туго закрученных образов «Берлинского детства» был пройден немалый путь. Итак, что же сделал Вальтер Беньямин?

Прошлое как таковое уже было однажды описано. Теперь нужно было проанализировать картины, всплывающие в памяти, сопоставить их друг с другом и разблокировать с их помощью исторические тайны. Для Вальтера Беньямина оставался лишь один путь: работать над формой.

Похоже, он с ранних лет осознал, что форма и содержание связаны неразрывно; эта диалектика легла в основу «Пассажей» – труда, над которым Вальтер Беньямин работал долгие годы, и который так и остался незавершенным. Один фрагмент в «Берлинском детстве» повествует о том, как маленький Вальтер вынимает из комода чулки, свернутые клубками и напоминающие «кошельки», и играет с ними. Вот он разворачивает клубок – раз! – и нет больше «кошелька». Он снова сворачивает клубок – раз! – и опять «кошелек», а чулка больше нет. Форму и содержание невозможно отделить друг от друга. Они – одно целое: «Он [этот опыт] учил меня извлекать правду из поэзии столь же бережно, как детская ручонка вытаскивает чулок из его кошелька»[60].

Работая над «Берлинским детством», Вальтер Беньямин отобрал главные, «несущие» воспоминания. Отточенный стиль превращает каждый эпизод в призму, в которой тусклый свет прошлого преломляется бесконечно. В результате получилась книга в модернистском духе, своего рода монтаж, в котором часть восстает против целого и провозглашает свою независимость.

Стиль Вальтера Беньямина родился под счастливой звездой, где-то по соседству с прустовской. Первое, что, возможно, поражает читателя, это атмосфера товарищества, сродства. Автор и читатель – оба задерживают взгляд на тех позабытых повседневных моментах, которые вдруг вспыхивают в памяти и напоминают о том, кем рассказчик был когда-то.

Однако здесь мы можем смело забыть о Прусте. Роман «В поисках утраченного времени» был для Беньямина не более чем катализатором. Сьюзен Сонтаг сделала весьма примечательное наблюдение: если Пруст пребывал в поисках утраченного времени, то Беньямин искал утраченные места.