Смерть домохозяйки и другие тексты

Когда я встречаюсь с Латуром в отеле в Дареме, то застаю его углубившимся в чтение «Волшебной горы» Томаса Манна – романа, повествующего об инженере, который проводит семь лет в санатории в горах и становится гуманистом. Мы отправляемся в ресторан «Another Thyme» в центре Дарема. Латур заказывает жареную рыбу с картошкой.

Он признается, что не считает себя критиком естествознания. Напротив, он подчеркивает свое уважение и даже любовь к этой трудной науке.

«Мы вовсе не стремимся делегитимизировать или критиковать естественные науки, мы хотим включить научную практику в сферу антропологии», – продолжает Латур. Он и его коллеги стремятся точно описать, что на самом деле происходит, когда ученые пытаются открыть законы природы и расширить область знаний, – и неважно, идет ли речь о Луи Пастере, об изобретении дизельного двигателя или о неудачно спланированной транспортной системе Парижа. «Мой проект всегда направлен на поиск способов описания и определения того, что принято называть „режимами истины“».

Большое значение имеют для Латура такие мыслители, как Мишель Серр, Фуко и Делёз. Он подчеркивает коллективный характер своей работы и считает себя не более чем «письменной принадлежностью» для своих коллег, Мишеля Каллона и Изабель Стенгерс. «Мы не запираемся в своей философской крепости, французская модель работает по-другому».

Латур родился в Бургундии в состоятельной семье виноделов, изучал философию и библеистику, а во время двухлетнего пребывания в Африке открыл для себя антропологию. Он прибыл в Кот-д’Ивуар в 1973 году, в разгар нефтяного кризиса. Там он изучал антропологию развития и теорию модернизации и провел свои первые практические исследования.

В Африке я осознал, что те же методы исследования могут и должны использоваться применительно к технологически развитым контекстам. Так что я решил взглянуть на обратную сторону медали и отправился в Калифорнию, чтобы там заняться лабораторными исследованиями.

Результатом этих исследований стала книга «Лабораторная жизнь: Конструирование научных фактов» (1979) – описание того, чем занимаются ученые и прочие участники исследовательского процесса, включая машины, с девяти утра до пяти вечера.

Как минимум два момента роднят Латура с покойным Витгенштейном: доходчивый и свободный стиль изложения и мысль о том, что смысл того или иного утверждения зависит от правил языковой игры, в рамках которой это утверждение циркулирует. Язык и значение не могут исследоваться вне их живого контекста, в противном случае язык отправляется на каникулы.

Схожим образом Латур утверждает, что если мы хотим понять науку, мы должны изучать сам процесс ее осуществления, а не полученные результаты или провозглашенные верными идеи. Нужно также понимать разницу между тем, как ученые описывают свою научную деятельность, и тем, что они на самом деле делают.

Связь фактов, производимых в научной лаборатории или в письменных трудах, с Природой не так уж и прозрачна – да и вообще, согласно Латуру, никакой природы в привычном смысле не существует. Его теория разрушает стены между обществом и природой, обществом и наукой, внешним и внутренним, и заменяет всё это такими понятиями, как «сеть», «акторы» и «перевод».

Лучше всего это аргументируется в работе «Наука в действии: следуя за учеными и инженерами внутри общества» (1987). Книга представляет собой своего рода пособие по слежению за учеными и инженерами, за их деятельностью в обществе, и это вовсе не шутка. На самом деле, это захватывающая программа новой философии науки, написанная изящно, с характерным для автора юмором и снабженная множеством примеров – от телефона Белла до днк.

Перспектива исследований Латура немало напоминает формализм и семиотику. Когда русский культуролог Владимир Пропп занялся исследованием народных сказок, фон и передний план поменялись местами. Сказочный герой рассматривался как формальная функция, как смазка в текстовом механизме. В работах Латура не только исследователи, но также и их инструменты, и результаты исследований предстают в таком же свете.

Я всегда поражался тому, насколько идеально подходит семиотический подход для обращения с монументом науки. Семиотике нет никакого дела до разницы между гномами, драконами и молекулами – она обращается с ними одинаково.