Смерть двойника

— В результате снял! Но за какие деньги, Надя! За шесть тысяч!

— Ты же вообще собирался за пятнадцать!

— Собирался! Но когда дошло до цены… Знаешь, просто не могу платить мерзавцу такие суммы!

— Торговался?

— Как леопард!

— Ну и где в результате квартира?

— Надь, а давай, лучше ты этого не будешь знать? И вообще, ничего.

— Как же это возможно?

— Ну, ты ведь с Борисом в ссоре…

Расстрел, конечно, не расстрел. Но лет по двенадцать им точно закатают — ежели чего.

Потом он объехал с десяток почт, надыбал сургуча.

— Сегодня часика два потренировался — закрываю бутылки идеально: экономно и герметично!

Еще через день он нашел «затыкальщицу»…

— Что ж ты ей сказал, Севочка?

— Ничего, обещал пятьсот рублей за бутылку. Но после моей приемки.

Надька смолчала, но сердце заворочалось неспокойно: вот будь она сама на месте этой бабы… По пятьсот рублей — подозрительно! Можно и в милицию заявить. Сева заметил это ее молчание:

— А помнишь меня?

— Не понимаю.

— Ну, когда ты мне делала предложение… Да еще причем после слезоточивого газа! Ведь я тоже мог — через окно и в милицию… Но почему-то остался!

Дело прошлое, конечно, однако насчет удачного побега — это Сева сильно заблуждался.

И опять он понял ее молчание:

— Хочешь сказать, вы меня стерегли? Так я тоже ее стерегу!

Надька сделала так называемые квадратные глаза. Сева улыбнулся, очень довольный такой реакцией… Мальчишка!

— А я, Надечка, дал ей задатку пятьсот. Говорю, в счет первой закупоренной бутылки. Уверен, что подействует!

— Правильно! — Надька покачала головой. — Смотрю на тебя, Севочка, не могу иной раз понять… Ты откуда это все понимаешь? И с бутылками придумал — как настоящий этот… — Она остановилась, чтобы не говорить обидное для него слово. — Ты как будто хорошую практику имел!..

— Никакой я, Надя, практики не имел, — прищурившись, Сева смотрел на нее. — И как раз блатные ничего такого не сообразили бы, что я сообразил. Я же сочинитель, понимаешь. Ну… писатель то есть. Только неудачливый. Лет двадцать стихи писал, а мне, оказывается, надо было детективы… Сейчас бы, знаешь, какой богатый стал!

— Какой?

Он усмехнулся:

— Да как ты с Борисом…

Надьке неприятно стало от этих слов и усмешки. Поскорее хотела проскочить ситуацию:

— Неужели ты эту бабу так уж прямо на раз и уговорил?

— Конечно, нет! Я ей чего ни скажу, она в ответ: «Боюсь!» Я говорю: тащи проволоки, фольги для завертки, пробок, клея…

— Какого еще клея?

— Вот так, Надя! Чем мы, писатели, и отличаемся от обычных людей! Там же горлышко-то под фольгой клеем специальным обмазано.

— Правильно, Сев, вспомнила… А я и не знала, что ты писатель!

— Я, Надечка, писатель — это точно. Только мои творения читать не рекомендуется! — Сева махнул перед лицом рукой, словно отгонял осу. — В общем чего ей ни скажу, она с ходу: «Боюсь!» Я ей пятьсот даю, она опять: «Боюсь!» Тогда я: «Слушай, кому ты, на фиг, сдалась?!» И выкладываю всю известную мне матерную терминологию… В общем такая сцена отличная получилась — хоть записывай!

Нет, Севочка, она подумала, ты не только писатель! Когда Леху Сурика кончал, ты кем был?.. Эту сцену тоже «хоть записывай»?!

А через два дня приехал из Душанбе Борис, и началось хождение по проволоке, потому что, а вдруг он Игорю позвонит. Тогда просто кранты. А вдруг сам к Роберту поедет — тоже очень плохо. Потому что для общения с Робертом они разработали особый план. Лишнее или неточное слово могло все испортить.

Но обошлось! Уж неизвестно, с помощью какого гипноза она сумела заболтать Бориса: сегодня приехал, назавтра в больницу… Даже не потрахал ни разу! Он, конечно, стал теперь далеко не тот боец, но чтобы вообще не отметиться… Значит, прикажет прийти в больницу. Но здесь врачишки купленные-перекупленные, выручат. Операция на следующее утро. И две недели — никаких… да он и сам не захочет. А потом уж дело сделается. И разговор будет совсем другой!

…Так она рассуждала сама с собой, идя навстречу деревьям, уже обступившим ее слева и справа… А может, это деревья шли ей навстречу?

Наконец остановилась: куда же я, в конце концов? И поскорее пошла назад — к шоссе, к машине.

Сева все так же сидел за рулем. Он смотрел в лес, ожидая ее появления. И он… курил!

— Севочка! Да что же ты делаешь?! — И сердце неприятно ударило: «Началось!»

— Вхожу в образ.

* * *

Он жил внутри детективного романа. И все, что удавалось, было новой сценой, еще пятью страницами, где сразу приходилось писать набело, часто придумывая эпизод прямо за письменным столом.

Нереальность своего бытия Огарев ощутил давно — когда впервые после операции посмотрелся в зеркало и увидел там… не себя! А может, еще раньше, когда ему сообщили, что при желании он сможет зарабатывать по сто тысяч в месяц… Столько он мог бы заработать за десять лет непрерывной, неустанной работы, похожей на работу настенных часов. А может, он почувствовал себя в нереальной обстановке сочиняемого им самим романа, когда понял, что любим этой невероятной женщиной.