Смерть грабителям, или Ускользнувшее счастье

— Михаил Александрович, поясните.

— Поджог совершил Григорий Перинен по собственной инициативе, не поставив остальных участников шайки в известность, хотя… — Лунащук покачал головой, сжал губы, но затем продолжал: — ранее именно он или его мать похитила ключи…

— Здесь ещё один вариант, — дополнил Филиппов, — один из оставшихся двух — хороший карманник, и именно он вытащил из ридикюля мадам Елисеевой ключи.

— Вполне может быть. Так вот, по-моему, Перинен проявил самостоятельность, тем самым поставив под удар остальных бандитов. А когда Иващенко схватился за нож и ударил Григория, то старший и добил обманщика, засунув в карман Перинена перстень и часть сгоревшего билета.

Начальник сыскной полиции удовлетворённо посмотрел на Лунащука. Немного времени подумал и, пощупав пышные усы, наконец сказал:

— А ведь вы, любезный Михаил Александрович, можете оказаться правы. Хорошо, над вашими словами я подумаю, сопоставлю с теми сведениями, которые я получил, — и сразу, без перехода, спросил: — Как самочувствие Бережицкого?

Лунащук знал, что начальник сыскной полиции всегда не только проявляет интерес к раненным на службе, выделяет деньги на лечение из фонда, но всегда интересуется самочувствием пострадавших.

— Геннадий Петрович, хотя и слаб, чувствует себя молодцом, хочет поскорее выйти на службу и исправить свою оплошность.

Филиппов тяжело вздохнул.

— Оплошность… — покачал он головой. — Слава богу, что жив остался. Привыкли проявлять самостоятельность… — но потом спохватился. — Конечно, инициатива должна поощряться, но надо же соотносить с опасностью. Ладно, это я про себя бурчу. Старым, видно, становлюсь. Сказал Бережицкий, кто его ударил? Григорий?

— Оказывается, нет. Ударил второй, но, к сожалению, никаких примет Геннадий Петрович не запомнил. Всё произошло так быстро, что Бережицкий не сумел как надо отреагировать.

— Жаль, это бы нам помогло. Но ничего. Вы соседей на Монетной опросили? Возможно, кто-то из них что-то видел.

— Да, — улыбнулся Михаил Александрович, — жиличка с третьего этажа один-единственный раз столкнулась с одним из жителей, тот достал ключи и собирался дверь открывать, но потом сунул в карман и начал подниматься наверх. Женщина испугалась, но не подала виду.

— Запомнила? — нетерпеливо спросил Филиппов, даже поднялся с кресла.

— Да, и довольно-таки подробно его описала.

— Хоть что-то у нас есть, — облегчённо выдохнул Владимир Гаврилович.

— Преступник наш росту среднего, где-то около пяти вершков, коренастый, лишнего жира на нём нет, как выразилась свидетельница. Волосы редкие, длиной около вершка, прямые, тёмные с проседью…

— А это как она заметила?

— Незнакомец шапку снял и ею хотел лицо закрыть, чтобы женщина, если что, не опознала, а у неё взгляд оказался острый.

— Далее, Михаил Александрович.

— Лицо больше овальное, нежели круглое, кожа на лице не только морщинистая, но и с загаром, словно преступник долгое время находился в южных странах. Брови прямые, хотя и широкие, но до переносицы не доходят. Глаза голубые, но такое складывается впечатление, что выцветшие. И она несколько раз сказала, что маленькие и злые, словно ножом в тебе дырку проделывают. Нос острый, надо ртом пышные усы, и тёмная щетина на щеках. Да, она заметила, что переднего верхнего резца у него не было, но вот какого, не досмотрела, говорит.

— Совсем неплохо. Вот ещё что, Михаил Александрович, — Филиппов покачал головой, словно говорил «нет», — с этой суетой у меня не хватило времени заглянуть к нам в картотеку и поискать субъекта по имени Митька Весёлый. Я что-то такого сочетания не припомню. Может быть, у нас есть на него формуляр.

— Будет сделано.

— Кстати, словесный портрет облеките в бумажную форму и разошлите по полицейским участкам и частям. И кажется мне, что вы сейчас дали мне портрет этого самого Митьки Весёлого.

6

В два часа пополудни Николай Константинович расхаживал по гостиной с фужером, полным вина, в одной руке и бутылкой — в другой. Тёплый халат, подаренный в Париже поклонницей его таланта, не только грел тело, но и навевал приятные воспоминания о столь далёкой не то Аннетте, не то Матильде.

Но разве для таланта это столь важно?

«Бархатный голос России», как писали европейские газеты, поморщился, когда в гостиную не вошла, а именно впорхнула мотыльком нежная горничная Анфиса, которую хозяин взял в обычай именовать, как он считал, для звучности, Виолеттой. У артиста и прислуга должна быть с необычными для русского слуха именами, тем более господину Преображенскому очень нравилась не только музыка в «Травиате», но и сам трагический сюжет — история любви куртизанки и молодого наследника знаменитого рода.

— Что там ещё?

— Николай Константинович, — с удивлением в голосе произнесла девушка, — к вам из полиции.

— Откуда? — в голосе Преображенского прозвучали нотки скорее не раздражения, а неясной обеспокоенности. «Неужели эта, как там её, ну, та из Киева пожаловалась родителям? Можно, конечно, обойтись малым и женится, но…» — промелькнуло в голове. — И по какому вопросу?

— Сказали, что речь идёт о жизни и смерти.

«Может быть, обойдётся?»