Смерть грабителям, или Ускользнувшее счастье

— Я сам толком не понял. Вошло в обычай, если у Николая Константиновича нет вечерних концертов и спектаклей, и он не хотел ехать к кому-нибудь на приём, то оставался дома и читал книги. Так было и вчера. Мне же поручено проверять, не заснул ли хозяин, а если заснул, то я гасил лампочку. Вчера всё так и было, но когда я вернулся к себе в комнату, то меня кто-то ударил по голове, — Антип прикоснулся к затылку рукой и поморщился, — шишка вот и саднит. Очнулся я затемно, рот заткнут, руки и ноги связаны. Попытался верёвки сорвать, но обессилел, да и голова раскалывалась. Я не помню, который шёл час, но вроде бы часы отбили четыре или пять. Не помню… А потом пришли полицейские, и меня освободили от пут.

— То есть, ты хочешь сказать, что никого не видел?

— Именно так.

— Тогда скажи, как бандиты могли проникнуть в квартиру?

— Не знаю, — камердинер развёл руками, — сам гадал, но ничего так в голову и не пришло.

— Сколько было бандитов?

— Не знаю я, — Антип часто заморгал, — я ж говорю, меня как по голове приложили, так я в беспамятство впал и валялся на полу мешком.

— Когда лампочку ходил гасить, ничего подозрительного не видел, не слышал?

— Нет, если б что учуял, то проверил бы, а так… Только вот от Льва Ивановича узнал, что хозяина, — мужчина сглотнул слюну и категорично добавил. — Нет, ничего я не слышал и не видел.

— Антип, ты, видимо, грамотный?

— Да, — отчего-то потупился камердинер, — учился в гимназии, но не завершил обучения.

— Стало быть, ты сможешь составить список вещей, которые похищены?

— Наверное.

Комнату, которую занимала кухарка, пристав Квятковский недаром назвал каморкой — в ней помещались только узкая кровать и сундук, служивший и хранилищем вещей, и стулом.

Дородная женщина с большой грудью и лицом, больше похожим на полную луну, не плакала, на что уже настроился было Филиппов, а сидела с безучастным видом. Лишь окинула быстрым взглядом вошедших.

— Вы простите меня, если позволите, я посижу, что-то ноги не держат, — а сама мяла в руках край передника, словно находилась в нервическом состоянии.

— Стало быть, ты здесь и обитаешь?

Она кивнула головой — мол, как видите.

— Как тебя звал хозяин?

— Бедный Николай Константиныч, — посетовала кухарка, — мог бы… Да что говорить, — махнула рукой, — я-то Агриппина, а Николай Константиныч звал меня ласково Пина.

— Что стряслось сегодня ночью?

— Я и сама не знаю. Вечером я приготовила ужин. Николай Константинович говорит… говорил, — поправила она себя, — приготовь, Пина, мне вареников с творогом и горячего молока. Хочу, говорил, детство вспомнить, как матушка мне готовила. Больше ничего не надо. Так вот, поел он, сердешный, поутру, говорит, ещё мне свари. Очень он доволен остался. Ну, я потом угостила Виолетту, прости меня господи, и Альфреда, тьфу ты, только язык с этими именами ломаешь. В общем, Анфиса и Антип откушали, а я посуду перемыла, чистоту навела и спать отправилась — мне-то рано вставать, пока печь зажжёшь, тесто сделаешь, в лавку за творогом сбегаешь, вот утро-то и пройдёт. Я и спать пошла и спала до утра, как убитая. Такого со мной никогда не было, словно кто сон на меня наслал.

— Значит, ты никакого шума не слышала, голосов там?

— Ничего, барин, как голову на подушку опустила, так и в сон провалилась.

— Странно, — задумчиво произнёс Филиппов, — а утром как же?

— Так меня вот ихние полицейские и разбудили, я вскочила, как угорелая. Хозяину завтракать, а у меня ничего не готово.

Владимир Гаврилович повернул голову к приставу.

— Лев Иванович, когда вы сюда вошли, дверь снаружи была закрыта? Там я видел щеколду.

— Нет, только прикрыта, — скривил губы Квятковский.

— Ты вечером ничего подозрительного не заметила?

— Нет, всё было, как обычно. Николай Константиныч улыбался, я сейчас его поминаю, и на душе, — она сжала на груди ткань платья, — так тяжело, хоть вой от жалости. Я ж… — она махнула рукой, но глаза оставались сухи. — Не понимаю я, да и в голове не укладывается, как же так. Участок в нашем доме, как эти выродки не побоялись сюда сунуться. Не понимаю. — Агриппина опустила плечи, словно из неё выпустили воздух.

6

Труп Преображенского лежал в спальне на кровати со сложенными на груди руками. Казалось, он спит. Лицо умиротворённое, без печати смертельного ужаса и предчувствия безвременной кончины. Убийца словно издевался над сыскной полицией — на прикроватном столике под подсвечником лежало письмо, точнее, записка:

Господин Филиппов!

По праву старого друга позвольте мне оставить Вам благодарность за проявленный интерес к Вашему покорному слуге.

Я — не палач, просто, как и всякий разумный человек, привык к хорошей жизни. Предки мне не оставили достойного состояния, сам я не обладаю никакими талантами, но прозябать, перебиваясь, как крестьянин, с кваса на хлеб, или мещанин — с кипятка на сухари, мне не даёт права моё происхождение.

То, что происходит, — это простое недоразумение. Я не рождён проливать кровь, но приходится это делать в силу жизненных обстоятельств.

Не советую меня искать, я буду защищаться.