Смерть и Возрождение (СИ)

— Просто Эшу — котик, — улыбнулась Туу-Тикки. — Такой большой черно-синий котик. Побольше этого, — она указала на вошедшего в кухню Киану.

Киану мяукнул, подошел к своей миске, полакал воды и мяукнул еще раз.

— Ты уже завтракал, — сказала ему Туу-Тикки. — Хочешь добавки — иди поймай кого-нибудь.

Кот укоризненно посмотрел на нее, дернул хвостом, отерся о ноги Эдварда и вышел.

— Что-нибудь еще? — спросила Туу-Тикки. — Я собираюсь подняться к Эдит. Грен вот-вот вернется, он гуляет с Каем. Кай все порывался следить за Люсиль, но она еще долго будет спать.

— Благодарю, — Эдвард поднялся, — я сыт. Поднимусь к дочери, не хочу мешать жене моего сына завтракать — мы едва знакомы. Потом я хотел бы узнать у неё, что случилось в моё отсутствие.

— Если Люсиль проснется и захочет пить — у ее кровати есть вода с Живой Жизнью. Напоите ее.

Туу-Тикки выбира трубку, поднялась наверх и постучалась в дверь Эдит.

— Войдите, — слабым голосом сказала Эдит.

Туу-Тикки вошла. Девушка сидела на кровати, опираясь на подушки и натянув одеяло до самого подбородка. Туу-Тикки улыбнулась ей.

— Доброе утро, Эдит. Вы в доме смерти и возрождения, в Сан-Франциско. Сейчас две тысячи восемнадцатый год. Вас привез сюда ваш свекр. Ваш муж Томас и его сестра Люсиль тоже здесь. Оба они ранены.

— Две тысячи семнадцатый год? — слабым голосом произнесла Эдит. — Как такое возможно?

— Это не ваш мир, один из соседних, — Туу-Тикки присела на край кровати. — Мир сильно отличается. Обычаи изменились. Миновали две мировые войны, людей стало намного больше, Британская империя пала, Соединенные Штаты — одна из сверхдержав. Женщины имеют право голосовать, не зависят от мужей, свободны в выборе партнера, не носят корсетов, а длинные юбки носят, только если захотят. Вы травмированы — трещины в костях ноги и сломаны ребра. Что произошло?

Эдит нахмурилась. Посмотрела на стакан с водой. Туу-Тикки подала ей стакан. Эдит выпила половину, сцепила пальцы на холодном стекле и начала говорить:

— Люсиль убила моего отца. Она и меня хотела убить. Я думала, Томас меня любит, а ему были нужны только мои деньги. Люсиль и его убила. А я убила ее. Вот и все, что я помню.

— Томас жив, — напомнила Туу-Тикки. — Вы весь вечер просидели рядом, слушая арфу.

— Я думала, это… — Эдит покачала головой. — Арфа, Томас… Я думала, мы оба умерли.

— Нет, он спит в соседней комнате. И Люсиль спит. Эдит, вы осознаете, что ни вы, ни Томас, ни Люсиль — не люди? Не вполне люди.

— Что это значит? — напряглась Эдит.

— Отец Томаса и Люсиль — чистокровный сидхе. Томас и Люсиль — полукровки, как и вы.

— И поэтому мой муж и Люсиль… занимались… — Эдит замялась.

— Не поэтому, — вздохнула Туу-Тикки. — Кто-то проклял эту семью гневом, сладострастием и безумием. Сильнее всего досталось Люсиль, ее эта зараза затронула наиболее глубоко. Но вы тоже сидхе-полукровка. Томас выбрал женщину своей крови, сам не понимая, как и почему.

Эдит посмотрела на Туу-Тикки. Ее глаза наполнились слезами.

— Вы думаете, он действительно меня любит?

Туу-Тикки мягко улыбнулась.

— Я просто знаю это, — ответила она. — Я умею видеть чужие чувства и эмоции. Томас полон любовью к вам, она светится в нем, как маленькое солнце.

— Тогда почему он…

— На нем тоже проклятье. И в нем самом какой-то надлом. Он родился и вырос в отравленном, умирающем ситтине. А сидхе очень тесно связаны со своим ситтином.

— Он хотел его восстановить. Провел воду, электричество… А в крыше дыра. И никто ее не замечал.

— Это потому, что ситтин отражает душевное состояние своих хозяев, — объяснила Туу-Тикки. — Здесь и сейчас есть выражение «крышу снесло» — про тех, кто лишился рассудка.

— Очень уместно, — кивнула Эдит. — Мне нужно в ванную, но нога все еще болит. Вы поможете мне? У вас же нет прислуги?

— У нас есть духи, — улыбнулась Туу-Тикки. — Я помогу.

Комната Люсиль отличалась от собственной комнаты Эдварда только цветом занавесок на окне и бельём из чистого льна без рисунка или узора. Эдвард тихо прикрыл за собой дверь, постоял минуту, прислушиваясь к дыханию дочери. Последний раз они виделись, когда ей исполнилось четырнадцать, она вытянулась за лето, как птенец, и стала неожиданно очень похожа на мать. Он помнил, что ненавидел это её сходство, ненавидел настолько, что готов был убить. И потому в очередной раз сорвался с места и уехал прочь. Хотя видел, что ситтин уже болен.

Мужчина подошёл к постели, осторожно коснулся перевязанной руки.

— Кирэн, — сказал Эдвард, — девочка.

Люсиль засопела и отвернулась, перекатив голову по подушке.

— Па? — тихо, детским дрожащим голоском спросила Люсиль.

— Я здесь, Кирэн. Спи. Ты поправишься. Ты в безопасности, — мужчина помолчал, сдерживая дыхание. — Спи.

Ответом ему было только ровное дыхание. Эдвард подвинул кресло поближе, опустился в него. Потёр переносицу, матушка когда-то велела ему избавиться от этого неуместного жеста, это мелькнувшее воспоминание сейчас вызывало улыбку.

Должно быть, он задремал, неожиданно после крепкого кофе, потому что разбудил его звук совсем рядом.

— Па? — Люсиль сонно тёрла глаза кулаком.