Смерть королей

Я придал этому заявлению ровно то значение, которое оно заслуживало.

- Мы с тобой из Нортумбрии, отец. Они считают нас варварами, которые едят своих детей на завтрак. Но они любят Этельфлед.

- Я знаю.

- Так что позволь ей быть грешницей, отец, если это обезопасит Уэссекс.

- И я должен сказать это королю?

Я засмеялся.

- Ты должен сказать это Эдварду. И скажи ему еще вот что. Скажи ему, что нужно убить Этельволда. Никакой жалости, никаких семейных чувств, никакого христианского прощения. Просто прикажи мне, и он мертв.

Беокка покачал головой.

- Этельволд - глупец, - точно определил он, - и большую часть времени он еще и пьян. Он заигрывает с датчанами, мы не можем этого отрицать, но он признался королю во всех грехах и был прощен.

- Прощен?

- Вчера вечером, - сказал Беокка, - он проливал слезы у королевского ложа и поклялся в преданности его наследнику.

Я рассмеялся. На мое предупреждение Альфред ответил тем, что вызвал Этельволда и поверил лжи этого глупца.

- Этельволд попытается захватить трон, - произнес я.

- Он поклялся этого не делать, - убедительно сказал Беокка, - поклялся на пере Ноя и на перчатке святого Седда.

Это перо, как считали, принадлежало голубю, которого Ной выпустил с ковчега в те дни, когда шел такой же сильный дождь, как и тот ливень, что барабанил сейчас по крыше "Двух журавлей".

Перо и перчатка святого были самыми ценными реликвиями Альфреда, и он, без сомнения, поверил бы любой клятве, произнесенной в их присутствии.

- Не верь ему, - сказал я, - убей его, иначе он причинит неприятности.

- Он дал клятву, - возразил Беокка, - и король поверил ему.

- Этельволд - предательская душонка, - сказал я.

- Он просто глупец, - ответил Беокка с пренебрежением.

- Но глупец с амбициями, который имеет законные основания претендовать на престол, и эти притязания будут использованы.

- Он уступил, признался во всем, он раскаивается и был прощен.

Какие же мы все глупцы. Я видел, как совершаются одни и те же ошибки, раз за разом, поколение за поколением, мы все еще верим в то, во что хотим верить. Во влажной тьме той ночи я повторил слова Беокки.

- Он уступил, он признался во всем, он раскаивается и был прощен.

- И ему поверили? - холодно спросила Этельфлед.

- Христиане - глупцы, - ответил я, - они готовы поверить во что угодно.

Она стукнула меня по ребрам, и я хихикнул. Дождь стучал по крыше Святого Хедды. Конечно, мне не следовало здесь находиться, но настоятельница, дражайшая Хильда, делала вид, что ничего не знает.

Я находился не в той части монастыря, где в уединении жили сестры, а в одном из строений во внешнем дворе, куда допускались миряне.

Там были кухни, где готовилась еда для бедняков, больница, в которой могли умереть нуждающиеся, и эта комната на чердаке, служившая тюрьмой для Этельфлед. Ее нельзя было назвать некомфортабельной, хотя она и была небольшой.

Ей прислуживали служанки, но этой ночью им было велено отправиться спать вниз, в подсобку.

- Мне сказали, что ты ведешь переговоры с датчанами, - сказала Этельфлед.

- Так и было. Я использовал Вздох Змея.

- Ты ведешь переговоры и с Сигунн?

- Да, - сказал я, - и она в полном здравии.

- Лишь Богу известно, почему я тебя люблю.

- Богу известно все.

Она ничего на это не ответила, просто заворочалась рядом и натянула покрывало до головы и плеч. Ее волосы отливали золотом на моем лице.

Она была старшим ребенком Альфреда, и я наблюдал, как она росла и превратилась в женщину, наблюдал радость на ее лице, которая сменилась горечью, когда ее отдали замуж за моего кузена, и я видел, как радость снова вернулась.

В ее голубых глазах мелькали коричневые крапинки, нос был маленьким и вздернутым. Это было лицо, которое я любил, но сейчас на этом лице были видны следы беспокойства.

- Ты должен поговорить со своим сыном, - сказала она, ее голос приглушенно раздавался из-под покрывала.

- Набожные речи Утреда ничего для меня не значат, - заметил я, - так что я скорее поговорю со своей дочерью.

- Она в безопасности в Сиппанхамме, как и другой твой сын.

- Почему Утред здесь? - спросил я.

- Этого захотел король.

- Они превращают его в священника, - зло сказал я.

- А меня они хотят превратить в монахиню, - сказала она так же зло. - У них это получится?

- Епископ Эркенвальд хотел, чтобы я приняла обет, я плюнула ему в лицо.

Я высвободил ее лицо из-под одеяла.

- Они и правда пытались?

- Епископ Эркенвальд и моя мать.

- Что произошло?

- Они пришли сюда, - сказала она сухо, - и настаивали на том, чтобы я пошла в часовню, и епископ Эркенвальд произнес кучу злобных слов на латыни, а потом протянул мне книгу и велел положить на нее руку и пообещать хранить клятву, которую он только что произнес.

- И ты это сделала?

- Я сказала тебе, что сделала. Я плюнула ему в лицо.

Некоторое время я лежал молча.

- Должно быть, его убедил Этельред, - сказал я.

- Что ж, я уверена, он хотел бы отослать меня подальше, но моя мать сказала, это была воля отца, чтобы я дала обет.

- Сомневаюсь.

- Тогда они вернулись во дворец и объявили, что я приняла обет.

- И поставили стражу на ворота, - добавил я.