– Да, правильный был мужик. Жаль, не довелось с ним пообщаться лично… Давай помянем, что ли? – неожиданно предложил Манн и, не дожидаясь ответа Алекса, щелчком пальцев подозвал официантку. – Водки принеси нам, девочка, триста грамм и два стакана, – скомандовал он по-гречески и снова развернулся всем корпусом к Алексу. – Ты бы знал, сколько народу сгубил этот Галифианакис! Я, когда получил на него подробную справку, – не поверишь, не был бы лысый, волосы бы дыбом встали. Он действительно составлял списки, по которым хунта хватала и расстреливала людей. Ты знаешь, на чем он наживался? Он вымогал деньги у тех, у кого, по его сведениям, они были. Говорил: не заплатите сегодня, – завтра же будете в списке, всей семьей! И люди платили, платили регулярно. Сотни людей. Тех, кто отказывался, он подводил под пытки и расстрел. Мерзавец за годы хунты сделал миллионы. Вот так. Когда он вернулся в Грецию из США, то занялся старым ремеслом, на котором в прошлом так нажился: шантажом и вымогательством. И никакой он, к чертям, не родственник твоему Аманатидису-старшему. Сплошной подлог и надувательство! Кстати, это липовое наследство и все бумаги, которые слепил Галифианакис, а подписал его секретарь, подделав подпись Георгиоса Аманатидиса, судья уже аннулировал. Все остается у семьи! И вилла, и таверна. Виноградники, правда, они уже продали, но тут ничего не поделать.
– Решим что-нибудь, – сказал Алекс задумчиво.
– Да? – внимательно посмотрев на друга, сказал Манн. – Ну, смотри, тебе виднее. О, вот и водка! – Он разлил триста грамм по стаканам, взял один и протянул второй Алексу. – Ну, товарищи офицеры… – Они оба встали. – Настоящий был мужик твой Карлос Мойя. Кремень! За нас нашу работу сделал. Земля ему пухом!
Они выпили не чокаясь.
Когда Алекс вернулся на виллу, на своем письменном столе в номере он обнаружил знакомую бутылку испанского вина и запечатанный конверт из плотной белой бумаги.
Поверх конверта лежала короткая записка на русском: «Босс, это еще вчера передали для Вас. Катерина».
Он распечатал конверт с помощью ножа для бумаг и достал из него сложенный вдвое лист бумаги, исписанный с одной стороны по-испански твердым каллиграфическим почерком.