Смерть на Кикладах

– Дальше – больше. Когда я понял, что на каждом ноже есть на лезвии, у самой рукояти, аккуратная гравировка с указанием номера, я разложил все ножи по пакетам, которые заранее подписал, а потом проверил. Оказалось, что в пакете из седьмого номера, где жил испанец, лежал нож, на лезвии которого значилась цифра два. Это тот самый нож, который он принес из номера убитого и бросил в ящик вместе со своим. И у меня сразу в голове все сложилось, вся картинка. Константинос сам его впустил – о своем здоровье он заботился, жить хотел долго… В ежедневнике его пометка – крест, обведенный в круг, – это было напоминание о визите доктора. Один из мобильных телефонов, по которым он звонил вечером, принадлежал хирургу. Видимо, нотариус позвонил ему и пригласил на конкретное время. Отпечатков пальцев на ноже убийца не оставил: правильно, ведь доктор был в перчатках из латекса. Именно эта мысль кольнула меня во время моего разговора с ним на галерее, когда он шел от Марии с тазиком, полным шприцев, но потом я отвлекся. Как у них зашел с Христосом разговор про нотариуса, не знаю, но уже от садовника он, схватив из коробки старый нож, отправился к Галифианакису в номер. Кстати, на новом ноже из комнаты убитого, что вернул мне испанец – сплошные отпечатки пальцев убитого, все заляпано. И это только подтверждает мою версию: он ведь им активно пользовался. А на старом ноже была гравировка цифры шесть, что опять же подтверждает его случайный выбор из коробки…

– Вот, – расправившись с мусакой и обмакивая горячий хлеб в оливковое масло с солью, назидательно сказал полковник Интерпола. – Вот о чем я и толкую! Можно было сразу понять, что нож, которым совершено убийство, вовсе не из номера Галифианакиса! Стоило только инспектору раскрыть глаза пошире. Что дальше?

– Ну, смотри. По заключению патологоанатома удар нанесен прямо в сердце между ребер сзади, на всю глубину лезвия. Понятно, чтобы так ударить, надо до того нанести тысячу ударов, чтобы набить руку – мы с тобой это хорошо знаем.

Манн задумчиво кивнул.

– Карлос был известным матадором в конце шестидесятых. Он сам сказал, что глаз у него был верен, а рука – тверда, как железо. И он одинаково владел обеими руками – важное качество для тореро. В отличие от Димитроса – явного правши, да еще без специальной подготовки. Тот бы никогда не сумел ударить в спину слева правой рукой.

– Да мог бы, если сильно захотел. Хоть и затруднительно, я с тобой согласен. Ладно, твоя версия принимается! Ее и будем придерживаться. Пиши отчет! Кстати, – произнес Виктор, положил хлеб на тарелку с маслом и, тщательно вытерев пальцы салфеткой, полез во внутренний карман пиджака. – Это я тебе привез. Помощницы мои отрыли в архивах Бюро, – и он протянул Алексу небольшую стопку фотографий.

На них улыбался молодой синьор Карлос Мойя. Вот он в костюме матадора готовится выйти на арену, вот он с друзьями, которые окружают его и, обнявшись, весело смотрят в объектив фотокамеры.

Какие молодые, все мальчишки, просто мальчишки! – подумал Алекс и вздохнул.

– Кстати, вот этого усатого не узнаешь? В круглом беретике? Эрнест Хемингуэй, собственной персоной. Это он в Памплоне, с друзьями тореро… Отсюда и фото взялись. В ФБР тогда пасли, понятно, не Мойю, а Хемингуэя. Он жаловался, что за ним следят, а доктора в итоге лечили его электричеством от параноидального психоза и мании преследования. Кретины. Такого мужика превратили в «овощ»! Понятно, что он застрелился сразу, как только добрался до любимого ружья. А спустя несколько лет открыли архивы, – и ФБР признало факт тотальной слежки за писателем! Вот так. Зато у нас теперь есть эти фото.

– Вот об этом фото испанец мне рассказывал, смотри, – Алекс передал Виктору фотографию, на которой на круглой арене, истекая кровью, лежали двое: бык и матадор.