Смерть на Кикладах

Уже к десяти годам он хорошо усвоил, что в каждом квартале были свои бедняки, часто селившиеся у дверей церкви и монастырей. Парижские нищие хорошо знали, когда будут похороны, свадьба или крестины, на которых им перепадет кусок хлеба, а может, и мелкие монетки – если повезет!

«Кладбище Святых Невинных в 1550 г.», Теодор Хоффбауэр

Религиозные общины в определенные дни, чаще всего на праздник святого покровителя, раздавали еду и деньги узникам, больным и нуждающимся. Официальное право просить милостыню было лишь у слепцов приюта «Кианз-Вэнт» да нищенствующих монашеских орденов. Никто из обитателей кладбища Невинных Младенцев о таком праве не мог и мечтать.

Старое кладбище появилось задолго до того, как город шагнул с острова Ситэ на берега реки. Естественным путем безымянное тогда еще кладбище оказалось в городе.

В те времена обычных горожан хоронили в общих могилах, лишь слегка присыпая землей. Знать строила для себя часовни или выкупала место в церкви. Лишь после того, как скорбная яма наполнялась до краев, могильщики копали новую. Когда у кладбища построили церковь Невинных Младенцев, а говорят, что это было за двести лет до рождения Жан-Пьера, то название церкви перешло и на кладбище.

Спустя сто лет после возведения церкви по приказу короля вокруг некрополя появилась высокая каменная ограда: свиньи, сбегая с мясного рынка, что находился неподалеку, часто разрывали неглубокие могилы, а само кладбище превратилось в пристанище для воров, убийц, беспризорников и проституток. Но стена никак не помогла делу. Как не помогли делу и фонари, что зажигали здесь по ночам от воров – ведь кладбище попало в список трех самых опасных мест Парижа.

Днем в лавках, выстроенных вдоль каменной ограды, шла бойкая торговля, среди могил и часовен роились проститутки, выступали проповедники, носились крысиные стаи беспризорников, обчищавших карманы зазевавшихся гуляк, а по ночам собирались шайки разбойников и убийц.

За пять лет до рождения Жан-Пьера места под могилы на кладбище уже не осталось, и тогда вдоль стен были выстроены оссуарии – галереи, на верхний ярус которых выкладывались кости, вынутые из старых могил. Здесь они высушивались и со временем окончательно рассыпались в пыль.

Старая галерея в девятнадцать арок тянулась вдоль улицы Кузнецов; короткая всего в четыре арки галерея Богородицы шла вдоль Сен-Дени; по улице Прачек – галерея Писателей, в семнадцать арок; а вдоль улицы Медников – та самая знаменитая, что спустя каких-то десять лет украсит барельефами за свой счет Николя Фламель, скромный общественный писец и торговец книгами с улицы Мариво.

Здесь, на кладбище они и встретятся: худой, вечно голодный, забитый доходяга-попрошайка и умудренный жизненным опытом старик, с ярко-синими молодыми глазами на красном морщинистом лице.

Только спустя много лет Жан-Пьер узнает, что именно Фламель из своих средств отремонтирует и восстановит часовни некрополя и галереи оссуариев, расчистит само кладбище от скопившегося за двести лет мусора, починит, заботясь о местных жителях, старый фонтан – единственный источник проточной воды на много кварталов в округе. Пока он этого не знает. Он только видит, как каждую неделю этот старик приходит на кладбище в сопровождении поденных рабочих, нанятых его бригадиром на Гревской площади, и объясняет им, что и как должно быть сделано.

Откуда было знать молодому Мартену, что шестьдесят лет назад тот, кто казался ему в те дни богатым и всемогущим, сам несколько лет страдал от голода на этом самом кладбище, замерзая каждую зимнюю ночь и едва потом находя в себе силы отправиться на поиски куска хлеба, как только ударит утренний колокол с башни Шаттле. И только вода фонтана, который тогда называли «новым», да часовни, куда, закутавшись в рваное лоскутное одеяло, можно было забиться, словно мышь, которая забирается в нору от холода и сырости, спасли его жизнь. Но Жан-Пьер этого не знал. Как не знал он и того, что старик давно подыскивает себе подмастерье, а этот маленький, пугливый, худой заморыш с вечно голодным взглядом уж больно напоминал старику его самого.

Однажды старик пришел на кладбище в неурочный день, без бригадира и рабочих. С ним была его жена, державшая в крепких натруженных руках небольшую корзинку. Она подошла к мальчику, сидевшему в самом темном и грязном углу и молча поставила корзинку перед ним. Старик стоял в отдалении, опираясь на тяжелый посох.

Жан-Пьер впервые почувствовал, как пахнет свежий хлеб, который только что испекли, но прикоснуться к корзинке не решался. Тогда она сама взяла кусок хлеба и, разломив его пополам, подала ему половину. Потом достала из корзинки крынку с молоком, развязала ее и поставила перед ним. Жан-Пьер боязливо взглянул ей в лицо снизу вверх и вдруг узнал эти глаза, добрые голубые глаза его тетки Антуанетты, что он помнил из своего детства! Лицо было другим, но глаза, в которых светились любовь и сострадание, были прежними.