Смерть на Ниле. Причуда мертвеца

— Ее просто не узнать! В Асуане — какая была затравленная! А сейчас вся светится от счастья, как бы не на свою голову ей это веселье.

Пуаро не успел ей ответить: группу призвали к тишине. Драгоман, главный их распорядитель, повел всех берегом к Абу-Симбел[54].

Пуаро поравнялся с Эндрю Пеннингтоном.

— Вы впервые в Египте, да? — спросил он.

— Почему же, нет — я был здесь в двадцать третьем году. То есть не здесь именно, а в Каире. Но в верховья Нила действительно еще не поднимался.

— Из Америки вы плыли на «Карманике», по-моему, — миссис Дойл мне так говорила.

Пеннингтон настороженно стрельнул глазами в его сторону.

— Да, это так, — подтвердил он.

— А вы, случайно, не встречались с моими друзьями, они тоже плыли на «Карманике», — с Вашингтоном Смитом и его супругой?

— Нет, ни с кем эта фамилия у меня не связывается. Пассажиров было множество, погода — скверная. Мало кто выходил на палубу, и потом, за такой маленький срок не успеваешь разобраться, кто там с тобой плывет.

— Да, это совершенная правда. Какой приятный сюрприз, что вы встретили мадам Дойл с мужем. Вы не знали, что они женаты?

— Не знал. Миссис Дойл мне написала, но письмо гуляло за мной следом, я получил его только в Каире, через несколько дней после нашей неожиданной встречи.

— Вы, насколько я понимаю, знаете ее много лет?

— Да уж больше некуда, месье Пуаро. Я знал Линит Риджуэй вот такой проказницей. — Он показал рукой. — Меня с ее отцом было не разлить водой. Редкий он был человек, Мелиш Риджуэй, и до чего везучий.

— Она вступает в обладание солидным состоянием, насколько я понимаю... Или, pardon, бестактно об этом говорить?

Эндрю Пеннингтон чуть повеселел:

— Да кто же об этом не знает! Конечно, Линит богатая женщина.

— Нынешний спад, я полагаю, коснется всех капиталов. Как вы считаете, выдержим? — спросил Пуаро.

Пеннингтон помедлил с ответом.

— В определенном отношении вы правы, — сказал он. — Время сейчас и впрямь трудное.

— Впрочем, мне представляется, — заметил Пуаро, — что у мадам Дойл ясная, здравая голова.

— Да, это именно так. Ума и хватки ей не занимать.

Все встали. Гид принялся толковать о храме, который воздвиг великий Рамзее. Четыре гигантские статуи фараона, высеченные в скале, — по две с каждой стороны входа, — взирали на сбившихся в кучку туристов.

Пропуская мимо ушей объяснения драгомана, синьор Рикетти приник к рельефам у подножия скульптур-близнецов, где изображались пленные нубийцы и сирийцы.

Потом все вошли в храм, и сумрачный покой объял их. Еще не погасли краски на рельефах, но группа уже не ходила гурьбой за проводником.

Доктор Бесснер, зычно огласив по-немецки кусок из бедекера, тут же переводил его прилипшей к нему Корнелии. Однако учение было недолгим. Опираясь на руку безучастной мисс Ба-уэрз, явилась мисс Ван Шуйлер, скомандовала: «Корнелия, сюда!» — и наука прекратилась. Лучащимися за толстыми стеклами глазами доктор Бесснер потерянно глядел ей вслед.

— Прелестная девушка, очень, — объявил он Пуаро. — И не такая отощавшая, как другие. Прелестные формы, да. И слушать умеет, вникает, учить ее — одно удовольствие.

«Такая, видно, у нее судьба, — мельком подумал Пуаро, — ее либо шпыняют, либо учат — ив том и в другом случае она только слушатель, а не собеседник».

Востребованная Корнелия тут же сменила мисс Бауэрз, и та, став в самом центре храма, с холодным равнодушием огляделась. Она сдержанно высказалась о чудесах древности:

— Гид сказал, что кого-то из этих богов — или богиню? — звали Мут[55]. Можете себе представить?

В святилище несли вечную стражу четыре сидящие фигуры, дивно величавые, холодно-равнодушные.

Перед ними стояли Дойлы. Держа мужа за руку, Линит смотрела на них глазами новой цивилизации — глазами умными, пытливыми и не помнящими родства.

— Пойдем отсюда. Мне не нравятся эти ребята — особенно тот, в высокой шапке, — сказал вдруг Саймон.

— Это, должно быть, Амон. А это Рамзее. Почему они тебе не нравятся? Такие видные.

— Даже очень видные, до жути. Пошли на свет.

Линит рассмеялась и уступила.

Они вышли из храма на солнце, ступили на теплый золотистый песок. И тут Линит снова рассмеялась. Пугающе лишенные тела, торчали из песка рядком несколько нубийских мальчишеских голов — прямо у них под ногами. Вращая глазами, головы мерно качались из стороны в сторону, губы возглашали здравицу:

— Гип-гип-ура! Гип-гип-ура! Очень хорошо, очень красиво. Большое спасибо!

— Какая чушь. Как они это сделали? Они во весь рост зарыты?

Саймон достал из кармана мелочь.

— Очень хорошо, очень красиво, очень дорого, — передразнил он их.

Два малыша, ответственные за «цирк», благовоспитанно приняли деньги.

Линит и Саймон пошли дальше. Возвращаться на пароход не хотелось, от достопримечательностей они устали. Привалившись спинами к скале, они подставили лица палящему солнцу.

«Какое чудо — солнце, — думала Линит. — Как тепло... как покойно... Какое чудо — быть счастливой... Быть собой, быть Линит».

Она закрыла глаза. В полудреме ее мысли струились, как песок — сыпучий, летучий.