Смерть нас обойдет

   Сергей выцедил горючее в ведро и канистру, отнес в дом. Походил, прикидывая, как лучше устроить минированную ловушку. Нашел в сенях ящик с инструментом, отобрал, что ему потребуется, и приступил к делу. Намертво укрепил две лимонки, одну над дверью, другую над порогом, поочередно вытащил из запалов предохранительные чеки, а в отверстия вставил оголенные концы проволоки.   Осмотрел   прихожую,  подолгу останавливая взгляд на каждой вещи, вздохнул и вылил бензин из ведра на пол. Канистру поставил к порогу, поближе к гранате. Прикрыл дверь, просунул руку в узкую щель и привязал к защелке проволоку. Теперь стоило потянуть ее на себя, сработает запал, произойдет взрыв и вспыхнет горючее. Фрицам и в голову не придет, что им уготована ловушка.

   У ворот его поджидали друзья. Спросил у Кости:

 — Ты все взял?

 — Портфель, чемодан, рюкзак, автоматы...

 — Добре! Выезжай, я ворота прикрою.

 — Далеко путь держать?

 - B поселок. Предупредим Эриха. Смена у него в восемь кончается?  — Ага... Садись, Женевьева, — и Костя откинул на коляске клеенчатый полог.    Девушка зашептала заупокойную молитву, впервые отнеся ее к немцу. Но им был Георг, который приветил и согрел француженку, как родную дочь.                                                                     

 — Трогай, Костя! — уселся Сергей позади друга и прощально оглянулся на дом с печально-черными провалами окон. — Езжай, да смотри в оба, как бы на фрицев ненароком не наскочить!

   Второй час они ждут Женевьеву. Лениво тянут из высоких фаянсовых кружек с металлическими крышечками темное, с горчинкой пиво, как кедровые орешки, грызут соленый горох, и стараются ничем не выдать мучительной тревоги за француженку. У Кости от возбуждения румянец во всю щеку, блеск в глазах, руки не находят себе места. Ему еще чудится сильный встречный ветер, ровно работающий мощный мотор «БМВ», серые тени под деревьями, ежесекундное ожидание командного окрика. Но все обошлось. Видно, гестаповцы, устроив засаду, и впрямь сняли оцепление.

   До города добрались без приключений, мотоцикл спрятали в развалинах на окраине, а сами трамваем в Боттроп. Документы проверяли чуть не на каждом квартале. И в дверях вагона часто застывали дюжие эсэсовцы с автоматами, а штатские в кожаных пальто пытливо всматривались в мужские лица. Подозрительных обыскивали. Черные мундиры послужили парням охранными грамотами. Офицерские удостоверения листались небрежно, увольнительные свидетельства смотрелись мельком. Пожалуй, впервые Лисовский увидел на лицах цивильных немцев не тупое безразличие, а откровенную ненависть. Истощенные, усталые, измотанные шахтеры, горняки, металлурги сверкали взглядами, в которых явно читалась злоба к гестаповцам и эсэсовцам. Но ненависть быстро вспыхивала и мгновенно гасла, будто в людях мигом иссякала энергия.

   В Боттропе парни зашли в знакомую им пивную, а Женевьеву отправили к Эриху, наказав ей не заходить к Турбе в дом, а ненароком встретить на дороге. Сидели и переживали за девушку, понимая, какому риску ее подвергают. Внешне среди немок она не выделялась, но Костю беспокоила ее импульсивность. Чуть что не по ее характеру, заведется с полуоборота, а там хоть трава не расти.

   Зал пустовал. От мрачных фигур, маячивших по углам, клубами вился вонючий табачный дым. Пожилой хозяин заведения, с густой щетиной на обрюзгшем лице, в который раз протирал оцинкованную стойку. Он и пиво сам подавал. Подошел к парням, когда они заняли столик, цепким взглядом скользнул по мундирам.

 — Кончился отпуск?! На фронт собрались. Удержите русских?

 — Фюрер приказал — удержим.

 — Дай бог! — слова правильные, а в голосе издевка. — Ведь нашим фюрером само божественное провидение руководит... Какое пиво подать?

   Улица ожила, после ночной смены густо повалили мужчины вперемежку с женщинами. Дверь почти не закрывалась, пропуская жаждущих промочить горло, за столиками не осталось мест, народ толпился у стойки. Парни дивились нелюдимости немцев. Войдет, кивнет хозяину, возьмет кружку и медленно сосет пиво. Если кто и бросит словечко, то о погоде, и непременно исподлобья покосится на околыши фуражек и эсэсовские эмблемы в петлицах черных мундиров.

   Сергей чуть не физически чувствовал неприязненные взгляды, понимал—пора уходить, но задерживала Женевьева. И когда она появилась, словно тяжеленный камень с души свалился. Удивился, глядя на француженку. Никогда еще не видел такой оживленной и радостной. Опасное поручение помогло ей вытравить из памяти кровавые события минувшей ночи, вернуло девушке веру в себя, былую жизнерадостность. Ей не терпелось поделиться с друзьями новостью, но пивная—не место для откровенного разговора.

   Подошел хозяин, и Женевьева кокетливо ему улыбнулась:

 — Битэ айнэ тассэ кафэ!

 — Только для вас, фройляйн, — галантно отозвался немец.  Чашечку из тонкого, похожего на лепесток цветка фарфора он принес как величайшую драгоценность и заговорщицки прошептал:

 — Настоящий бразильский, из довоенных запасов.

 — О-о! — девушка по-настоящему была потрясена. — Данке шён,  филь данке...

   Когда вышли на улицу, Лисовский рассмеялся:

 — Ты наповал сразила немца... Эриха видела?