Смерть под занавес

– Здравствуй, Элла, – услышала она мягкий голос, – вот мы и встретились, мы же старые знакомые, правда, Элла?

Она сидела, не поднимая глаз. "Конечно, надо было догадаться раньше, но…"

– Ты ведь боишься меня, Элла, тебе и в голову не приходило, кто я такой. Мне доставляло удовольствие мучить тебя, видеть, как ты страдаешь и боишься.

Элла усмехнулась.

– Ты смеешься, почему? Это очень странно. – В голосе звучала досада и обида ребенка, который не произвел желаемого эффекта своей выходкой.

– Короче, – отрезала Элла, – не распускай сопли и давай без предисловий.

– Нет, я хочу с предисловиями, чтобы ты знала, как я тебя ненавижу, как ненавидел всю жизнь, как эта ненависть придавала мне силы жить и думать, что когда-нибудь настанет момент и ты будешь целиком в моей власти, вся… Я так долго искал тебя, Элла, я так мучился… потому что одновременно любил тебя и понимал, что ты никогда не будешь моей и никогда не подчинишься мне, как я этого хотел. Ты помнишь, Элла, как мы с тобой познакомились? Однажды вечером я выскользнул из театра, умирая от стыда за свою мать, которая изображала на сцене черт знает что и при этом считала себя великой артисткой, пошел в парк и… увидел тебя. Ты стояла около какой-то скамейки и кидала камешки, стараясь попасть в яму. О, я помню все это до мельчайших подробностей! Помню твое ярко-желтое платье, загорелые руки, рыжие волосы. Но главное, я помню твою неповторимую презрительную усмешку, в которой было столько обаяния. Как жалко, Элла, что ты не можешь увидеть себя со стороны, не можешь страстно и обреченно влюбиться в саму себя!

Гурдина тихо вздохнула, ей было больно дышать. Кольнуло в сердце. "Как это было давно: море, детство, смешной мальчишка, который ходил за мной, как собачонка. Мальчишка, решивший меня уничтожить".

– Но самый большой удар ждал меня впереди. Я не мог поверить своим глазам. Ты с такой легкостью и вдохновением исполняла отрывки ролей, разыгрывала театральные сценки. Для меня было потрясением, что я ТАК не мог, я – выросший за кулисами театральный ребенок. Я смотрел на тебя с восхищением и ненавистью. Я ненавидел и презирал свою мать, которая не дала мне таланта, но обрекла на тоску по театру, который я тоже и любил, и ненавидел… Ты догадалась, что именно я разрезал запястья своей матери. Я прочитал это в твоих глазах, в них было презрение и брезгливость, но страха не было, ты не БОЯЛАСЬ меня, и это было самым мучительным, я не мог в это поверить. И тогда я поклялся, что ЗАСТАВЛЮ тебя бояться!

"Господи, откуда взялся этот мотив? "В нашу гавань заходили корабли, большие корабли из океана, в таверне веселились моряки и пили за здоровье капитана". Черт, кажется, свело ногу". Она протянула руку вниз. Медленно, незаметно.

– Ты всегда умела околдовывать людей, они становились твоими преданными рабами. Я помню Лилю, жалкую, бедную Лилю, ставшую буквально твоей тенью, повторяющей твои движения, смех… Так случилось, что после смерти матери меня направили в детский дом. Мне повезло. Меня усыновили добрые состоятельные люди, превратившие мою жизнь в мечту для многих моих сверстников. Они дали мне все… Они хотели, чтобы я стал дипломатом, у них были связи, они могли устроить меня в элитный МГИМО. Но я сказал: "Нет" – и поступил в театральное, вернее, они помогли мне поступить. Это было наваждением, Элла: запах театра и ТЫ, КОТОРУЮ Я НИКАК НЕ МОГ ЗАБЫТЬ все эти годы. О моей жизни рассказывать не хочется. Я был навсегда болен твоими волосами, глазами, смехом. Моя первая девушка была ПОХОЖА на тебя, но только похожа. Вторую я изнасиловал около ее же дома. Я становился зверем, когда видел рыжие волосы и синие глаза. Я помню, как воспитательница детского дома была напугана моей запиской, в которой я написал, что мне хочется ласкать ее шею, сжимать руками и видеть, как из нее брызнет кровь. Она тоже была рыженькая, с ярко-синими глазами. Я не вытерпел и поехал туда, где мы впервые встретились, в твой родной город. Тогда я и отправил тебе свое первое послание. Ты испугалась и убежала из города вместе с сыном. Я не ожидал этого и был сильно озадачен. Я надолго потерял тебя из виду. Но я знал, что рано или поздно мы встретимся снова, я это предчувствовал. Я понимал, что ты, такая яркая и талантливая, когда-нибудь окажешься в Москве, пробьешься и станешь знаменитой. Это было ясно каждому, кто хоть раз видел тебя, говорил с тобой.

Рука медленно ползла вниз. "Только бы не заскрипел ящик, может быть, мне удастся открыть его без шума", – вертелось у Гурдиной в голове.

– И вот, когда я через столько лет снова встретился с тобой, то испытал НАСТОЯЩИЙ КАЙФ – я понял, что ты в моей власти, что ты ни о чем не догадываешься. Как я наслаждался этим! Я сделал себе пластическую операцию, чтобы ты никогда не узнала меня. Тебе не страшно, Элла? – он все пытался заглянуть ей в глаза, но ему это никак не удавалось.

– Нет, – в ее голосе прозвучало удивление, – нет, я не боюсь тебя. Я не знаю, что такое страх ЗА СЕБЯ. Я боялась за своего сына, но за себя никогда.

Он согласно кивнул: