Смерть в облаках

Элиза Грандье оказалась невысокой полной женщиной средних лет с румяным лицом и маленькими острыми глазками, быстро перебегавшими с лица Фурнье на лицо его спутника и обратно.

— Садитесь, мадемуазель Грандье, — сказал Фурнье.

— Благодарю вас, мсье. Она не спеша уселась.

— Мы с мсье Пуаро сегодня вернулись из Лондона. Коронерское следствие — ну, расследование в связи со смертью мадам — закончилось вчера. Теперь уже нет никаких сомнений в том, что мадам была отравлена.

Француженка печально покачала головой:

— Да что вы говорите?! Это просто ужасно, мсье. Мадам отравлена? Кто бы мог подумать?..

— Возможно, вы сумеете нам помочь, мадемуазель.

— Конечно, мсье. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь полиции. Но я ничего не знаю, совершенно ничего.

— Вы знаете о том, что у мадам были враги? — резко спросил Фурнье.

— Но это неправда! Почему вы думаете, что у мадам должны быть враги?

— Ну, ну, — сухо проговорил Фурнье. — Вам прекрасно известно — профессия ростовщика, она предполагает некоторые неприятные стороны.

— Это верно, клиенты мадам бывали иногда не слишком благоразумны, — согласилась Элиза.

— Они устраивали ей сцены, а? Они угрожали ей?

Горничная покачала головой:

— Нет, нет, вы ошибаетесь… Они не угрожали. Они хныкали… убеждали, объясняли, почему не могут заплатить, — это да. — В ее голосе слышалось нескрываемое презрение.

— Возможно, мадемуазель, что иногда, — сказал Пуаро, — они и в самом деле не могли уплатить.

Элиза Грандье пожала плечами:

— Возможно. Это их личное дело. Обычно они в конце концов платили.

Она проговорила это с оттенком удовлетворения.

— Мадам Жизель была безжалостной женщиной, — сказал Фурнье.

— Мадам была справедлива.

— Вам не жалко было жертв?

— Жертвы, жертвы… — с некоторым раздражением заговорила Элиза. — Вы ничего не понимаете. Можно подумать, их кто-то заставляет залезать в долги, жить не по средствам, а потом бегать занимать и еще ждать после этого, что им просто подарят деньги? Это совершеннейшая глупость! Мадам всегда была честна и справедлива. Она ссужала деньги и вполне резонно ожидала, что долг ей вернут. Это вполне справедливо. У нее самой долгов не было. Она всегда честно платила, если занимала у кого-нибудь. Никогда, никогда не оставалось у нее неоплаченных счетов. А вы говорите, что мадам была безжалостной, — это неправда! Мадам была доброй. Она дала деньги, когда к ней обратились за помощью «Сестрички бедняков». Она давала деньги и другим благотворительным организациям. Когда заболела жена Жоржа, консьержа, мадам Жизель оплатила место в загородной лечебнице.

Она умолкла. Вид у нее был весьма сердитый, лицо пылало.

— Вы не понимаете. Нет, вы совершенно не понимаете мадам, — повторила она еще раз.

Фурнье переждал какое-то время, пока ее негодование не улеглось, затем спросил:

— Вы сказали, что в конце концов клиенты мадам были вынуждены платить. Известно ли вам что-нибудь о методах, которые применяла мадам, чтобы заставить их уплатить?

Она пожала плечами:

— Я ничего не знаю, мсье. Совершенно ничего.

— Однако вы знали достаточно, чтобы сжечь ее бумаги?

— Я выполняла инструкцию мадам. Если когда-нибудь, говорила она, с ней что-нибудь случится или она заболеет и умрет где-нибудь вдали от дома, я должна уничтожить все ее деловые бумаги.

— Бумаги, которые находились внизу, в сейфе? — спросил Пуаро.

— Верно. Ее деловые бумаги.

— И они действительно были в сейфе?

Его настойчивость заставила Элизу покраснеть.

— Я выполняла инструкции мадам, — повторила она.

— Мне известно это, — сказал с улыбкой Пуаро. — Но бумаги находились не в сейфе, верно ведь? Этот сейф — он слишком уж допотопный. Его может вскрыть даже любитель. Бумаги хранились где-то в другом месте? Например, в спальне мадам?

Элиза помолчала какое-то время, потом ответила:

— Да, так оно и было. Мадам всегда давала понять клиентам, что все бумаги хранятся в сейфе, но на самом деле это было только для отвода глаз. Все хранилось в спальне мадам.

— Не покажете ли вы нам, где именно?

Элиза встала, и двое сыщиков последовали за ней. Спальня была довольно большой, но в ней стояло так много громоздкой инкрустированной мебели, что негде было повернуться. Угол спальни был занят огромным допотопным сундуком. Элиза подняла крышку и извлекла на свет божий старомодное платье из шерстяной ткани с шелковой нижней юбкой. Изнутри был пришит глубокий карман.

— Все бумаги лежали здесь, мсье, — сказала она. — Они хранились в большом заклеенном конверте.

— Однако вы ничего мне об этом не сказали, — с возмущением воскликнул Фурнье, — когда я спрашивал вас три дня назад.

— Прошу прощения, мсье, но вы спрашивали меня, где бумаги, которые должны быть в сейфе. Я ответила, что сожгла их. Это была чистая правда. А где именно бумаги хранились, мне показалось несущественным.

— Да, верно, — сказал Фурнье. — Но вы понимаете, мадемуазель Грандье, что вам нельзя было сжигать эти бумаги?

— Я выполнила приказ мадам, — стояла на своем Элиза.