Смерть в облаках

Элиза покачала головой:

— У мадам не было семьи. Она была одна-одинешенька в целом мире.

— У нее была дочь, — возразил Пуаро.

— Да, это верно. Дочь у нее была.

Элиза вздохнула.

— Нет ли здесь фотографий дочери? — настаивал Пуаро.

— О, мсье так и не понял. Это правда, что у мадам была дочь. Но, понимаете, это было очень давно. Я думаю, что мадам последний раз видела свою дочь, когда та была совсем маленьким ребенком.

— Как же так? — резко спросил Фурнье.

Элиза всплеснула руками:

— Я не знаю. В то время мадам была очень молода. Я слыхала, что она была тогда очень хорошенькой и бедной. Вероятно, она была замужем, а может быть, и нет. Но, вне всякого сомнения, относительно ребенка была достигнута какая-то договоренность. Что касается мадам, она перенесла оспу — она была очень тяжело больна, чуть не умерла. А когда она поправилась, от ее красоты ничего не осталось. И уже больше не было никаких романтических бредней, никаких романов. Мадам стала деловой женщиной.

— Но она завещала деньги дочери?

— Вот это действительно так и есть, — подтвердила Элиза. — Кому же еще оставить свои деньги, как не собственной плоти и крови? Кровь все-таки гуще воды, а друзей у мадам не было. Она всегда была одна. Деньги были ее страстью — делать все больше и больше денег. Тратила она очень мало. Она не любила роскошь.

— Она и вам кое-что завещала — вы об этом знаете?

— Ну конечно, я в курсе. Мадам всегда была очень щедрой. Кроме жалованья я получала от нее ежегодно солидную сумму денег. Я очень благодарна мадам.

— Ну, — сказал Фурнье, — мы, пожалуй, пойдем. Мне еще нужно поговорить перед уходом со старым Жоржем.

— Позвольте, друг мой, присоединиться к вам через минутку, — сказал Пуаро.

— Как вам угодно. Фурнье вышел.

Пуаро обошел еще раз комнату, затем сел и в упор стал смотреть на Элизу не отводя глаз.

Под его пристальным взглядом француженка слегка забеспокоилась.

— Мсье хочет узнать еще что-нибудь?

— Мадемуазель Грандье, — спросил Пуаро, — вы знаете, кто убил вашу хозяйку?

— Нет, мсье, богом клянусь.

Она произнесла это чрезвычайно серьезно, почти торжественно. Пуаро испытующе посмотрел на нее и кивнул.

— Хорошо, — сказал он. — Я вам верю. Но одно дело — знать наверняка, и совсем другое — подозревать. У вас есть какие-либо предположения — хотя бы предположения, — кто мог это сделать?

— Не имею ни малейшего представления, мсье. Я уже говорила это полицейскому агенту.

— Одно дело — сказать ему, а другое — мне.

— Но почему, мсье? Что вы имеете в виду?

— Потому что одно дело — давать информацию полиции и совсем другое — частному лицу.

— Да, — согласилась Элиза. — Это верно.

Какая-то нерешительность появилась на ее лице. Казалось, Элиза раздумывала. Не сводя с нее пристального взгляда, Пуаро наклонился ближе и заговорил:

— Хотите, я вам кое-что объясню, мадемуазель Грандье? В своей работе я придерживаюсь принципа — не верить ничему, что мне говорят, ничему, что не доказано. Я не подозреваю сначала этого человека, а потом того. Я подозреваю всех. Любого, кто хоть каким-то образом связан с преступлением, я считаю потенциальным преступником, пока не будет доказано, что он невиновен.

Элиза Грандье нахмурилась:

— Вы что хотите этим сказать, что вы подозреваете меня — меня! — в убийстве мадам? Ну, это уж слишком! Подобное предположение невероятно настолько, что похоже на злонамеренную клевету!

Элиза едва переводила дух от возмущения.

— Нет, Элиза, — сказал Пуаро. — Я не подозреваю вас в убийстве мадам. Кто бы ни был убийцей мадам, он находился в салоне самолета. Следовательно, это не могло быть сделано вашей рукой. Но вы могли стать соучастницей еще до совершения убийства. Вы могли сообщить кому-нибудь все детали предстоящей поездки.

— Я тут ни при чем. Клянусь вам, я тут ни при чем.

Пуаро пристально вглядывался в нее какое-то время, затем кивнул.

— Я вам верю, — сказал он. — Но тем не менее есть что-то такое, что вы скрываете. Да, в этом нет никаких сомнений! Вот что я вам скажу: в каждом случае, связанном с преступлением, всегда при допросе свидетелей сталкиваешься с одним и тем же — все что-то скрывают. Иногда — чаще всего — это что-нибудь вполне безобидное и, возможно, совершенно не связанное с преступлением. Но, повторяю, всегда что-то есть. Вот и с вами то же самое. О, не пытайтесь отрицать! Меня зовут Эркюль Пуаро, и я знаю, что говорю. Когда мой друг мсье Фурнье спросил вас, уверены ли вы в том, что ничего не утаили, вы оказались в затруднении. Вы ответили ему нерешительно, можно сказать, уклончиво. И теперь, когда я предположил, что вы можете рассказать мне нечто, чем не захотели рассказывать полиции, вы основательно призадумались. Таким образом, что-то вы знаете. Я хочу знать, что именно.

— Но в этом нет ничего, представляющего для вас интерес.

— Возможно. И тем не менее не лучше ли вам будет рассказать мне об этом? Имейте в виду, — добавил он, заметив, что она медлит, — я ведь не из полиции.