– Честно, – ответила Флик, ковыряя под ногтями, – но мы не контачим. Я вообще с предками не общаюсь. Им, видишь ли, парень мой не нравится. И мои политические убеждения.
Расправив футболку «Хезболлы», она покрутилась перед Робин.
– А сами-то они каких убеждений? – спросила Робин, пытаясь смотреть мимо. – Консерваторы?
– Вполне возможно, – ответила Флик. – Обожали Бла-Бла-Блэра.
В кармане подержанного платья Робин завибрировал телефон.
– А по-маленькому где тут сходить?
– Вот там. – Флик указала на потайную лиловую дверь со штангами для бижутерии.
За лиловой дверью обнаружилась клетушка с грязным треснутым окном. На полуразвалившемся кухонном шкафчике, рядом с которым стоял сейф, расположились две бутылки моющего средства, накрытые заскорузлой тряпкой, и чайник. В такой тесноте было не повернуться, тем более что один угол занимал давно не мытый сортир.
Запершись в этой фанерной выгородке, Робин опустила стульчак, присела и начала читать длинное сообщение от Барклая, направленное одновременно ей и Страйку:
Нашелся Билли. Подобрали на улице 2 недели назад. Псих. припадок, упекли в дурку на севере Лондона, в какую пока не знаю. Только вчера Б назвал лепиле своего ближ. родственника. Сегодня утром Джимми звонили из соц. защиты. Дж будет добиваться выписки Б, требует чтоб я поехал с ним. Якобы Б может там сболтнуть лишку тк у него словесн. понос. Также Дж потерял некую бумажку где упомянут Билли и забздел. Спрашивает мб я видел. Написана от руки, но что там важного не говорит. Дж считает что сперла Флик. Они снова расплевались.
Пока Робин перечитывала сообщение, пришел ответ от Страйка:
Барклай, выясни условия посещения, хочу проведать Билли.
Робин, поройся в сумке Флик.
В раздражении Робин ответила:
Вот спасибо. Один ты у нас умный.
Встав, она спустила воду и вернулась в магазин, где перебирала товар компания одетых в черное готов, похожих на стаю нахохлившихся ворон. Робин бочком проскользнула мимо Флик и отметила, что почтальонская сумка лежит на полке под прилавком. Когда готы ушли, накупив эфирных масел и черных свечей, Флик в очередной раз проверила телефон и вновь погрузилась в унылое молчание.
Опыт Робин, полученный на многочисленных временных работах, подсказывал: ничто так не объединяет женщин, как разделенное понимание мужской подлости. У нее в телефоне появилось сообщение от Страйка:
За это мне и платят солидные деньги. За умище.
С трудом подавив смешок, Робин фыркнула:
– За дуру меня держит.
– Че там?
– Да насчет бойфренда моего. С позволения сказать, – ответила Робин, засовывая телефон в карман. – Втирал мне, что с женой не живет. И как думаешь, где он сегодня ночевал? Мне доложили, что утром он аккурат от нее выходил. – Она шумно вздохнула и облокотилась на прилавок.
– Н-да, а мой парень, прикинь, западает на теток постарше, – ковыряя под ногтями, призналась Флик.
Робин помнила, что бывшая жена Джимми старше его на тринадцать лет, и понадеялась на новые откровения, но тут в магазин впорхнула компания девушек, говоривших на каком-то чужом языке – вроде бы на славянском. Они столпились вокруг корзины с подвесками-талисманами.
–
– Что ты им сказала? – спросила Робин, когда они ушли. – По-русски, что ли?
– По-польски. У родителей домработница была – полька, я от нее нахваталась. – Тут Флик внезапно затараторила, будто сглаживая оплошность: – Да, я всегда лучше с домработницами ладила, чем с предками, и вообще, разве можно считать себя настоящим социалистом, когда на тебя домработница пашет, согласна? Если своими силами с уборкой не справиться, так нечего занимать такие хоромы. Давно пора ввести нормирование жилплощади, конфисковать излишки, перераспределить землю и недвижимость в пользу нуждающихся.
– Это точно! – с энтузиазмом подхватила Робин, а Флик, похоже, воспряла духом, когда Бобби Канлифф, дочь покойного шахтера, профсоюзного активиста, простила ей родителей-толстосумов.
– Чай будешь? – предложила Флик.
– Давай, пить охота, – согласилась Робин.
– Ты что-нибудь знаешь о Реальной социалистической партии? – спросила Флик, вернувшись с двумя кружками в руках.
– Без понятия, – ответила Робин.