Смертельная белизна

Он закурил и стал дожидаться ответа, радуясь благовидному предлогу для отдыха, потому что у него не только разболелась культя, но и стучало в одном виске, – увернувшись от лампы, он ударился головой об стену. А кроме всего прочего, надсадил спину, пока не сбил с ног более молодого противника.

Страйк оглянулся на бирюзовую дверь. Если совсем честно, его терзала не только физическая боль, но и совесть. Он шел к Маллику, намереваясь взять его на пушку и вызнать правду об отношениях этого парня с Чизуэллом и Уиннами. Частный детектив – это не доктор, который руководствуется принципом «не навреди», но Страйк, докапываясь до истины, обычно старался не причинять особого вреда хозяину дома. Чтение вслух комментариев к фотографии стало ударом ниже пояса. Образованный, несчастливый и, бесспорно, не по доброй воле привязанный к чете Уинн – Аамир Маллик выдал свое отчаяние приступом ярости. Страйку не потребовалось сверяться с засунутыми в карман распечатками, чтобы вызвать в памяти фотографию Маллика, только что получившего диплом с отличием и гордо стоящего в Форин-Офисе на пороге звездной карьеры рядом со своим наставником, сэром Кристофером Бэрроуклаф-Бернсом.

Тут у него зазвонил мобильный.

– Где ты откопал это изображение? – спрашивала Робин.

– На двери ванной комнаты Аамира, с внутренней стороны, замаскированное висящим халатом.

– Ты шутишь.

– Ничуть. Что это тебе напоминает?

– Белую лошадь на вулстонском холме, – отчеканила Робин.

– Это большое облегчение, – признался Страйк, оттолкнувшись от дерева и ковыляя дальше по улице. – Я уж стал думать, что из-за этой белой скотины у меня уже глюки.

47

…я все-таки хочу хоть раз вмешаться в жизненную борьбу…

Генрик Ибсен. Росмерсхольм

В пятницу Робин вышла из метро на станции «Кэмден-Таун» в половине девятого утра и направилась, разглядывая себя в каждой витрине, в магазинчик ювелирных и сувенирных изделий, куда ее приняли на испытательный срок.

В течение пары месяцев после суда над Шеклуэллским Потрошителем Робин овладела секретами макияжа: она искусно меняла форму бровей и мазала губы ярко-красной помадой с эффектом «металлик», что в сочетании с париками и цветными контактными линзами преображало ее лицо, но никогда еще не использовала такого количества ухищрений, как сегодня. Она выбрала темно-карие линзы, нарисовала черной подводкой жирные стрелки, накрасила губы бледно-розовой помадой, а ногти покрыла серо-стальным лаком. У Робин были проколоты уши – по одной деликатной дырочке в каждой мочке, но она прикупила дешевые серьги-каффы, чтобы изобразить смелый подход к пирсингу. В это погожее утро на ней было короткое черное платье из ближайшего благотворительного секонд-хенда «Оксфам», которое даже после машинной стирки сохраняло специфический запах, плотные черные колготки и высокие черные ботинки на шнуровке. В таком обмундировании Робин надеялась походить на эмо и готов, облюбовавших лондонский Кэмден; сама она бывала здесь нечасто, всякий раз вспоминая Лорелею и ее магазин винтажной одежды.

Свое альтер эго Робин окрестила «Бобби Канлифф». Работая под прикрытием, она выбирала имена с какими-нибудь личными ассоциациями, чтобы отзываться на них машинально.

Бобби – уменьшительное от Робин; иногда ее так и называли: к примеру, воздыхатель с прежнего места работы и еще брат Мартин – исключительно чтобы позлить. А Канлифф – просто-напросто фамилия Мэтью.

Ей повезло: в тот день муж рано уехал на какую-то аудиторскую проверку в Барнет и не мешал ей своим ехидством и неудовольствием, пока она заканчивала перевоплощение. Робин грело душу, что прикрывается она фамилией мужа, изображая при этом молодую особу, к которой бы Мэтью подсознательно испытал неприязнь. С возрастом он становился все нетерпимее к людям, которые выглядят, думают и живут не так, как он.

Лавка викканских украшений «Трикветра» находилась на территории рынка Кэмден-маркет. Робин была на месте без четверти девять, когда палатки в крытом павильоне уже работали, но нужный ей магазинчик еще стоял под замком. Через пять минут появилась слегка запыхавшаяся владелица. Это была крупная женщина под шестьдесят, в длинном бархатном платье зеленого цвета, растрепанная, с отросшими на дюйм седыми корнями черных волос и с такой же, как у Бобби Канлифф, радикальной подводкой глаз.

Во время недавнего беглого собеседования, по результатам которого Робин и была принята на испытательный срок, хозяйка почти не задавала вопросов, зато охотно рассказывала про своего тридцатилетнего мужа, который недавно ее бросил и уехал жить в Таиланд, про соседа, который, не поделив с ней границу дворика, затеял судебную тяжбу, и про бесконечную череду недовольных и неблагодарных продавцов, которые не задерживаются в «Трикветре» и сбегают на поиски другой работы. При каждом удобном случае она жалела себя, не скрывая при этом желания платить поменьше, а выжимать побольше, и Робин искренне удивлялась, кто вообще соглашается у такой работать.