Меня, знаешь, что больше всего рассмешило? Пришел туда руководитель этой поисковой экспедиции — хороший парень, мы с ним до сих пор общаемся, — и начал раскоп по правилам. Археологическим. Вот они нашли этого солдата и начали раскоп, и отвал от этого раскопа — на соседей. Вместо того чтобы прощупать весь лес, они начали копать культурно — щеточками — одного-единственного, и отвалы отбрасывать в сторону. На тех, кого не нашли. Какой дурак будет под отвалом искать? Он профессиональный археолог, профессиональный историк, хороший мужик — ничего не говорю. Но он не поисковик! Он привык зубики чистить у одного, но мы ради этого в лес ездим? Или все-таки чтобы солдат собрать и попытаться их опознать? Если не медальон, то хотя бы ложка, котелок, ремни, — вот на ремне сейчас прочитали, на подсумке кожаном прочитали фамилию и нашли родственников. А профессионалы-археологи занимаются этими столами археологическими. Согласен, где-то это надо — наверное. Но если это за счет того, что остаются неизвестными сотни остальных, — а смысл?
Владимир Ерхов:
Мое мнение субъективное, что изначально поисковое движение вообще журналисты сформировали. На той стадии, когда его официально признали, 80-е годы — не 50-60-е годы, а вот когда его в перестройку признали. А до этого нередко его не желали признавать.Лично я пришел в экспедицию по журналистскому заданию. У нас знаменитое движение «Снежный десант» в Казани, тема мне близкая и знакомая, мы были студентами с Михаилом Валерьевичем — ходили в походы этого «Снежного десанта» по местам боевой славы. Эти походы, как правило, были ориентированы на воспитание молодежи — чтобы она знакомилась с опытом войны и прочее... Почему «Снежный десант» — потому что зимой ходили в экспедиции. Мы в основном ходили по местам боев тех соединений, которые были сформированы в республике Татарстан. Но уже тогда движение было нацелено на наше воспитание, и уже тогда мы поняли, что есть официальная история войны и есть неофициальная, которая живет в воспоминаниях очевидцев, ветеранов, детей войны...
И, поскольку мы были творческие, пишущие, тогда написали стихи: «Идущие за правдой о войне, не книжной, не киношной, а своей, желающие мира тишине, неувяданья памяти о ней». Такие сырые, юношеские стихи, нам лет по девятнадцать-двадцать было. Потом закончили университет, — Михаил Валерьевич, кстати, в последние два года учебы уже начал ходить в Долину смерти, — а я после университета съездил в Сибирь, вернулся в 87-м году, и мне предложили поработать в газете «Вечерняя Казань». Мол, пиши, о чем хочешь. Я говорю, что знаю «Снежный десант», и они идут в поход с моим сокурсником, — давайте про это напишу. И от «Вечерней Казани» мне дали командировку, и я поехал с ними. Поехал, посмотрел, естественно, проникся, то, что я раньше был «снежным десантником» и войной занимался, сыграло свою роль, и я понял, что не только материал об этом напишу, но и от этого дела не отойду. И включился в группу, отряд небольшой, который возглавляли товарищи по поиску. И мы начали готовить следующий поход, весенний.
Уже побольше отряд собрался, весна 87-го года, мы пришли в Мясной Бор, стали работать, останки погибших доставать... Когда я осенью ходил, мы нашли останки где-то 100 человек и захоронили их просто в лесу — столбик поставили, табличку прибили. Весной мы решили как-то добиться, чтобы было официальное захоронение на официально существующем воинском кладбище. Там был Александр Иванович Орлов, журналист; его коллега и наш общий знакомый — собкор Центрального телевидения по Новгородской и Псковской областям Дмитрий Хавин; и вот мы, три журналиста, пошли — сначала обратились в Новгородский район. Нам категорически отказали: «Нет, это нежелательно, у нас леса останками завалены». И вдруг родилась мысль, Александр Иванович Орлов говорит: «Слушай, а в Чудовском районе, соседнем с Новгородским, — а мы работали на границе двух районов, — новый глава администрации. А сейчас ведь уже всё, советскую власть поднимают, партия позиции сдает, вперед уже муниципальные какие-то органы выходят. Давай к нему подъедем?»