Смерти нет. Краткая история неофициального военного поиска в России

Я член Российско-американской группы по пропавшим без вести. Я американцев нашел — они меня в жопу целовали, у меня медаль Конгресса есть, ее украли, правда, но остался сертификат. Был такой Дмитрий Волкогонов, генерал-полковник. Знаменитая личность. И вот я вошел в состав этой Российско-американской комиссии, встречаемся у них в посольстве. Американцы: «Вот вы знаете, в Тамбове был лагерь М-88, там содержались американцы». Волкогонов им: «Сейчас проверим», берет телефон: «Так, ну- ка дайте мне Тамбов, проверь, американцы были?» — «Не было». А теперь ответь мне, пожалуйста: в Советском союзе людей как учитывали? По национальности. А национальность есть такая — американец? И вот я в Тамбов приезжаю, в спецхран, и личные дела листаю. Первое дело открываю, как сейчас помню: «Луиджи де Франческо, итальянец». Гражданство — США. И американцам на следующей встрече две папочки даю — вот ваши ребята! Волкогонов на меня зверем смотрит... Проще надо быть, проще. Работать надо. Просто работать. А не только трубку поднимать: «Ну-ка, доложите мне вот это».

СЕРГЕЙ МАЧИНСКИЙ

Для меня поиск — это очень длинный путь, который начинался не с пионерских костров; я просто за железками в лес ходил. Была интересна война как таковая, все то, что от нее осталось. У меня отец служил в Шайковке, в Калужской области, в 80-е годы, там все это железо валялось на Зайцевой горе, будто вчера война прошла. Мне, как пацану, было интересно: патроны, винтовки, все, что стреляет. Тогда все-таки в голове что-то еще не складывалось, потому что те кости, которые я там увидел в первый раз, были немецкие. Их было немного, но я их видел. И в голове как-то отложилось, что наших не может валяться костей, валяются немцы. Этот интерес еще подпитывался, наверное, тем, что отец много переезжал как военный, и меня отдавали на воспитание к деду. А дед — военный летчик, всю войну прошел. Бабушка уже умерла, поэтому мы надолго с ним вдвоем оставались. И, в принципе, он меня и воспитывал. Много рассказывал о войне. Любому же пацану это интересно. Тем более дед — летчик. И когда я его спросил: «А где твои друзья?» — он мне фотографии свои показывал с товарищами. — «Погибли». — «А где похоронены?» — «У них нет могилы». — «Как нет могилы?» — «А вот так, у них могила — небо». И помню детские ощущения, что такого не может быть. Потом отец перевелся в Германию — и даже в Германии я нашел, где копать, собирать всю эту фигню: наткнулись тогда на колонну немецкую, которую американцы разбомбили. Там все это тоже валялось и никому интересно не было.

Позже, в начале 90-х годов, я в Шайковку попал сам, служить, офицером. Перевелся туда с Дальнего Востока. И опять оказался на Зайцевой горе. А это было то время, когда туда ехали уже за оружием, целенаправленно. Видно было, что валяются кости горой, прямо по полю раскиданы. Я у местных спрашиваю: «Это немцы?» У меня же в голове отложилось, что это могут быть только немцы. «Нет, наши!» Они еще это так запросто сказали... Я говорю: «А чего вы не уберете?» — «Да вон сколько их, кто их убирать будет!» Я вспомнил тогда разговор с дедом про то, что нет могил. А могилы — вот они.

Я очень долго не мог осознать, что такое в принципе возможно. Я не верил, будучи офицером, что так может быть. В девяностые годы поисковые отряды были, но никто не знал, как их найти. И сам я не знал, что с ними делать. Ходил, собирал, делал какие-то времянки, где-то сам прикапывал. Потом товарищ стал со мной ходить. Потом уже, когда в Москве служил, в середине 90-х, стал сталкиваться с яркими проявлениями того, что называется «черным копательством». Тогда пошли все эти истории с орденами, медалями. Реально нам встречались развороченные могилы, поэтому начали с этим бороться. Как могли.