Смерти нет. Краткая история неофициального военного поиска в России

Уже тогда я не мог понять, когда встречался и говорил с поисковиками, почему же так криво все делается-то. Приедут на одно место, поковыряются, не доделают, бросят, переедут на другое. И, как военный человек, я пытался понять, где конец этого всего, когда последний солдат будет захоронен. Потом был конфликт: мы нашли солдата с медальоном подо Ржевом. Не отрядом даже, а так, «группой лиц по предварительному сговору». Мы до этого находили безымянных и сами хоронили их, выбрали под это место, памятник самодельный поставили. А тут нашли солдата с именем. И куда его девать? Надо же родственников искать. В советское время все это сдавалось в военкоматы, но на тот момент им это интересно не было. И вот мы вышли на официальный отряд, как назывался — уже не помню сейчас. Говорю: «Приезжайте, заберите». Отвечают: «Да, заберем, но только именного». А останки были человек тридцати с чем-то. Говорю: «В смысле — только именного?!» — «Да, только именного, у нас сейчас будет торжественное захоронение. А остальных сами хороните!» Говорю: «Не понял, почему так-то?» — «Ну, вот так». — «Нет, — говорю, — так не пойдет, тогда я никого вам не отдам». Те наезжать начали... И я понял, что пора оформлять отряд. Оформил отряд сам, официально, возглавил его, долго подо Ржевом работали. Зубцов, Ржев, Смоленская область, Сычевка.

И потом судьба сложилась так, что абсолютно случайно я попал на работу в РВИО. Начал пытаться выстроить какую-то логику в этом всем деле: ведь где-то должен быть конец нашей работы, она должна выполняться планово, четко, с пониманием, с отчетностью. Стал организовывать крупные вахты. И, в принципе, понял спустя время, что мы идем неправильным путем. В итоге с РВИО по идеологическим соображениям я расстался, работаю так, как я считаю нужным в данный момент. Вообще я считаю, что это государственная задача, ее не должны выполнять любители.

Есть такой генерал, Кирилин, первый начальник Управления по увековечению памяти, вот он когда-то сказал золотые слова: «Неорганизованная поисковая работа нанесла ущерба в два раза больше, чем принесла пользы». Сколько в Долине смерти было найдено документов — не личных, а сейфов с документами, карт. Это же огромный пласт исторический, который мы утратили. Все разошлось по домам, по квартирам, по каким-то ларькам. И теперь его нет. Потом все эти отряды — они теперь плодятся как муравьи, их огромное количество. Где они, перед кем они отчитываются, где их база общая? А ведь любая найденная солдатская вещь — это шаг куда-то, к какому-то открытию. Я недавно видел, года два назад, в Старой Руссе, при строительстве моста археологи нашли убитого. И вот у них про этого убитого толстенный отчет. Вплоть до того, что у него фляжка какая-то была, и они узнали, какой завод выпускал эту фляжку, в какой период она была выпущена, в какую часть на снабжение она попала. То есть там остался лишь шаг до установления личности этого солдата.

А мы, получается, делаем, как нам бог на душу положит: кто- то ограничен рамками совести, своего понимания, кто-то ничем не ограничен. Выкопал, и все. Это неправильно. Солдат — государственный человек, он погиб за родину. И государство должно до конца довести его путь. А сейчас еще на волне этого всеобщего патриотизма подобное стало поощряться: люди, нечистые на руку и на совесть, помимо бонусов финансовых получают еще и политический бонус. Типа, вот, я такой патриот. У меня много осталось товарищей из прошлой жизни, они не «черные копатели», а просто копари, которые живут с леса. Я их считаю намного честнее. Потому что уже давно такого нет, чтобы кто-то грабил могилы и обирал солдат, они просто копают железки и продают их. Но они не стоят с губернатором на одной трибуне, не получают медали и ордена, они делают тяжелую физическую работу. Если они находят солдат — так же уважительно к ним относятся, отдают или перезахоранивают.