Смертию смерть поправ

Мы с тобой вообще, заметь, становимся забавно похожими друг на друга, я стучу по твоим клавишам, ты что-то там делаешь внутри, и получаются буквы и слова, а ведь так и со мной: кто-то или все, как тебе больше нравится, нажимают на мои клавиши, что-то происходит внутри меня, и получаются слова, жизнь, сны. Да, кстати, проклятье с этими снами, совсем замучили меня, уж я знаю теперь, почему старики не спят по ночам, они просто боятся своих снов. А тебе снятся какие-нибудь сны? И вообще, что ты помнишь о себе, о нас, которые были рядом с тобой? Что помнит старое кресло? О чем все время шуршат шторы, а? Я знаю, что вы тайком смеетесь надо мной, над моими привычками, но знайте также, что я и сам здорово смеюсь и потешаюсь над собой, иногда так весело, что просто жуть. Соседская девочка тоже знает все про вас, и ваши хитрости, и интриги, вашу неподвижную грусть, потому что мы с ней большие приятели, очень большие, почти такие, как с тобой. Я иногда подглядываю за ней, как она тихо трогает всех вас, как она открывает пианино, как улыбается звукам. Я прозвал ее Ленточка, как тебе это нравится, а?

Ты останавливай мою болтовню, ты же знаешь, что у меня много всяких дел, а я, намолчавшись со всеми, болтаю и болтаю с тобой. Во-вторых, сегодняшний день особенный еще и потому, что сегодня день моего рождения, мне стукнуло столько же, сколько двадцатому веку, а, эдакий ровесник века, как тебе нравится это определение, о, не звени, не звени, я сам знаю, что не нравится, слишком много в нем треска, но тебе этот день должен быть приятен: ведь именно в этот торжественный день мы меняем в тебе ленту, которая, что греха таить, порядком выцветает и дряхлеет за год, я сегодня куплю тебе новую, черную молодость. Потом сегодня я отношу в аптеку за углом, надо бы тебе как-нибудь показать ее, все пузырьки из-под нитроглицерина, который я съел за год, и мы будем шутить по этому поводу со старым аптекарем, вернее, шутить будет он, а я буду молчать и улыбаться.»

41.

СТАРИК стоит на кухне и смотрит в окно, синеватый дым сигареты скручивает солнечные лучи в забавную живую вязь. Течет звук воды из крана, которая льется и бьется в ведро, а рядом прислонилась к раковине бамбуковая лыжная палка, из которой сделана швабра.

СТАРИК смотрит в окно.

42.

Вот ведро стало полным, гладь воды успокаивается постепенно, и сразу же начинает схватываться льдом по краям, сюда же ворвался пар и хрип дыхания, и две руки в рваных рукавицах, плеская воду, поднимают и трогают ведро с места.

43.

Это ОН (наш СТАРИК средних лет), в оборванном зимнем тряпье, в сизом, морозном и мглистом пятичасье северного утра, тащит ведро с водой к бараку по пустому двору, который был бы недвижным и строгим, если бы не клубы людского дыхания, которые рвутся наружу сквозь щели запертых дверей. Холодно очень, потому что даже от ведра с холодной водой дымится пар. ОН тащит ведро неловко двумя руками перед собой, плескает воду на себя, чтобы сделать лед, словно нарочно, словно играет в детстве.

Вот вихревое крутенье теплого пара у двери.

44.

Тусклая и долгая неподвижность пустого барака, с геометрией клеток, с прокрашенностью неживой белой известью, с инеем, с одиночеством лампочек, под невысоким и долгим потолком. На этом ДОЛГОМ НЕПОДВИЖНОМ одиночестве барака слышен надсадный, сухой, белый кашель.

45.

Потом на дощатый пол барака плеснут сзади воду, и она растечется черным чернильным пятном, и ОН начнет тереть и тереть впереди себя этот длинный неподвижный пол, тереть руками, головой, кашлем своим тереть. Так он и будет двигаться по неподвижному проходу барака, белого барака, вначале неподвижные клетки, потом дощатая дорога, потом черное пятно на ней, потом кашель и руки, которые трут и трут, голова, которая трет и трет, вверх и вниз, и кашель, и кашель, которому нет конца, как нет конца белым клеткам и дощатой неподвижной дороге внизу.

46.

Потом там вдалеке в далеком белом углу барака ОН увидит старика в светлой рубахе, с приспущенным галстуком, с сигаретой в чистых руках. СТАРИК стоит и смотрит на себя, моющего пол, идущего на коленях в этом ритме-клетки-дорога-пятно-воды-колени-кашель-голова вверх и вниз — бедные мои руки. Вот ОН остановился, стоит на коленях, испуганно, устало и зло смотрит на нас. (Похоже, как гимназист стоял на коленях, когда отбрасывал назад песок в сне старика). ОН дышит в согнутый локоть, чтобы там найти кроху тепла для своей сухой наждачной груди, где только кашель, кашель и кашель, и сердца уж даже нет. Он смотрит на нас, ОН видит нас, видит СТАРИКА, который идет к нему, он кричит сквозь кашель, оглядывается, боится и кричит:

Беги отсюда, беги скорее, если можешь, а ты, видно, можешь, раз как-то попал сюда, смог пробраться, да еще с сигаретой, да в такой светлой рубахе с засученными рукавами, а на улице такой холод. Беги, беги, слышишь, и не приходи сюда больше днем, я так боюсь, что тебя убьют здесь. Приходи, как всегда, по ночам, ты знаешь, я вижу тебя по ночам, только вот галстук у тебя не тот, да зубов не вижу у тебя во сне.

47.