Смертная чаша

Над летней Москвой, налитой солнечным жаром, колокольным звоном и раскаленными ветрами, неслись, сливаясь в нерасторжимое целое, женские голоса:

– Заступись, Пречистая!

– Верни мне его, Пречистая!

– Пусть будет жив, Пречистая!

– Даруй ему победу, Пречистая!

И боль сверкала в небе ослепительнее солнца, и надежда звенела в небе оглушительнее царского колокола на Иване Великом…

Глава 29. Праведник

Господи Иисусе Христе, Сыне Божий!

Не презри моления моего. Я не достоин Твоей доброты, но Ты, Господи, мытаря оправдал, блудницу не отверг и разбойнику двери рая распахнул. Тако и мне, Господи, горшему грешнику, нежели мытарь, блудница и разбойник, дай каплю милости Твоей.

Молю, Тебя, Господи, прости мне мою беззаконную любовь, ибо в ней грех, и грех сей сам я избыть не могу, но с Твоей помощью всё возможно. Дай мне, Господи, прощения и помилования за блудные помыслы мои. Дай мне, Господи, очиститься от них в смертный час, когда буду я в шаге от суда Твоего и от престола Твоего. Сердце мое расколото надвое. От избытка беззакония говорю я: люблю того… ту… кого мне любить не следует. От избытка веры в Тебя, заключенной в моем сердце, говорю Тебе: я знаю свою скверну и желаю избавиться от нее перед лицом Твоим. Дай мне помощи и помилования, Господи, Царю Небесный!

Еще молю Тебя об одолении на враги для нашего православного воинства. Молю Тебя за Русь! Не оставь ее, Господи! Мы грешны, мы грязны, но мы знаем Тебя! Ты – Господь наш единый, а мы стадце твое словесное, от Пастыря ждущее милосердия и защиты. Отец наш небесный, остави нам грехи наши, а мы, сколь подашь нам сил, станем выдирать корни грехов из душ наших, переменять ум, стоять в Истине. Мы – Русь, мы земля Твоя, прости нас, укрой нас под рукой Твоей, яко малых детей! Не дай нам сгинуть! Еще молю Тебя о здравии и устроении дел близких моих, а Твоих грешных рабов Анфисы, Евдокии, Георгия, Димитрия и… Кассиана.

Еще молю Тебя: устрои дела мои, дай мне претерпеть, что назначено, до конца и не дрогнуть. Даруй мне сил, буди милостив ко мне, Господь мой! Ибо я люблю Тебя более всех, кого знаю, а потому, всемилостивый Иисусе, дерзаю просить у Тебя: укрепи сердце мое, грешного раба Твоего Феодора!

Я иду умирать во имя Твое. Помоги!

Глава 30. Смерть стража

Солнце боролось в небе с луной и уступало ей поле, боясь остынуть в ледяном захвате. Час сумеречный наливался мглой.

Князя Воротынского позвали из шатра: «Вестник, Михайло Иванович, вестник к тебе!»

Воевода вышел и, глядя на всадника-громаду, на лошадь, тяжело вздымавшую бока и ронявшую клочья пены, на двух оружных дворян, вперявшихся в конника с ужасом – оробели от могутности его, что ли, – чай, косая сажень в плечах на кого угодно робости нагонит… молвил с прохладцей:

– То не вестник, а страж. Притом страж, лишенный вежества.

– Сойди с коня! Али ослопом тебя из седла вышибить? – прикрикнул князь Лыков, случившийся тут же, в паре шагов.

Всадник молчал.

«Вот упрямец! – закипая, размышлял Воротынский. – И не служилый человек по отечеству даже, всего-то боевой холоп… как бишь его? Гневаш… что-то там… А туда же, норов кажет, яко птица высокородная, кречет белый, со князем во отцах и княгинею в матерях… Опричнина! Распустил великий государь всю эту голь! А оттуда уже и на земщину переползло. Головники да шильники, а спесь – яко у людей истинных!»

– Сойди с коня! Немтырь безголовый! Шпынь ненадобный! – орали все вокруг, не един токмо Лыков. Лишь двое дворян по-прежнему лелеяли в очах немой страх свой да слова не смели вымолвить.

Лицо всадника, казалось Воротынскому, усыпано мукой. Да откуда бы? Или свет лунный тако лег ему на чело? Истинно бел конник ликом, белее мертвеца, в снегу обретенного.

«Как же зовут тебя? Заяц? Или Гневаш? Или сразу и Гневаш, и Заяц? Обоим пора, стало быть, на правёж! Дубьем непокорство выбивать!»

Всадник отверз уста, но сей же миг затворил их, издав един лишь тяжкий вздох.

«Глаза мои… как вечереет, чудится разное… Свет лунный? Да луна блистает за спиной у холопа, как бы ей обливать чело его сиянием своим? Но отчего ж толико бел холоп?! Ужели на старости лет очи мне метелью мнимою запорошило? Тогда – худо…»

Воротынский открыл было рот, вознамерившись гонение воздвигнуть на крамольника, но тут конник наконец заговорил:

– Тот, кого ты велел охранять… ныне… у того, кому ты хотел его передать… он… живой. То, что ты… велел стеречь… при нем… господин… мой…

– А остальные? Прочие шестеро, кто был с вами?

Вместо ответа всадник бросил повод, прильнул к шее коня да и обнял ее. Пальцы его скребли по плоти конской, словно отыскивая опору или цепляясь неведомо за что. Глаза вестника закрылись. Темная нить киновари вытекла из уст его, легла на подбородок и запуталась в бороде.

Только сейчас Воротынский узрел: две стрелы торчат из спины ратника. Вот чему ужасались те двое… Сам Господь, видно, помогал ему доскакать до русских станов, ибо для человека такое невозможно.

Вдруг холоп открыл глаза и прохрипел:

– Они мертвы… Помяни…