Смертная чаша

– Вот это дело… – побормотал Хворостинин. – Снедь рачья! Выводи своих, Федор Алексаныч! Торопись!

Пока бой шел так, как он хотел. Но татарин – не тот враг, что приучен во всем потакать чужим задумкам. Небось, живо опомнится.

И – точно, тяжелое сонмище татарской конницы уже накатывало на место, где только что хозяйничали новосильцы. Но и князь Лыков знал свое дело туго: не дал ратникам увлечься рубкой. Им велели укусить и отскочить, а не грызться насмерть…

Они уже отходили. Яко добрые псы охотничьи вцепляются медведю в задние лапы, тако же татары вцепились Лыкову в тылы, сверзили с коня одного из людей его и затоптали да погнались за прочими.

– Оттаскивать! – хладнокровно приказал Хворостинин.

Епифанцы и рязанские ратники принялись отволакивать гаковницы по прежним местам, смоляне вцепились в тюфяки. Теперь всё это пригодится там, где раньше стояло, и очень скоро.

Лыков летел на вороном жеребце впереди новосильских сотен. Но растянулись его бойцы. У сáмого гуляй-города крымцы все-таки нагнали их, начали обходить с левой руки и с правой, принялись сечься насмерть.

Тут их ждал новый подарочек от Дмитрия Ивановича. Стрельцы князя Мангупского уже выстроились снаружи в два ряда, положили пищали на сошки с развилкою и ждали приказа, дымя зажженными фитилями. Федор Александрович махнул саблей.

– Даш-ш-ш! – рявкнули пищали первого ряда. Свинец полетел навстречу неприятелю.

Покатились по земле горделивые крымские всадники, роняя щиты, луки, клинки. На дыбы поднимались искалеченные лошади, лягая всех, кто находился рядом. Бешено, с привизгом, ржал жеребец с размозженной челюстью.

Первый ряд стрельцов лег на землю.

Князь Мангупский сделал еще один взмах.

– Даш-ш-ш! – подали голос пищали второго ряда.

Взвилась и рухнула лошадь знатного татарина, какого-нибудь бея в ярких одеждах. Падали, падали, падали воины Девлет-Гирея. Кто-то закружился на месте, кто-то подался назад.

Новосильцы, воспользовавшись передышкой, купно ломанулись в проем меж телегами. Лыков подъехал к Хворостинину и с радостным воплем кинул ему под ноги пестрый бунчук, отобранный у врага.

– Вот так оно, м-мать! В гробину крепь душу н-на!

«Здесь бы, на его месте пристойно быть Кудеярке… Ан, вон как вышло. Сошел с места своего да и пропал».

Между тем вслед за конниками бежали назад стрельцы: всё! более одного выстрела сделать им невозможно – перезаряжать слишком долго. Последним уходил князь Мангупский.

Кое-кто из татар счел, что драка еще не закончена. Полетели стрелы. Вот споткнулся один стрелец, вот со стоном распластался на траве второй…

Десяток самых горячих, самых дерзких конников отважился направить коней стрельцам вослед. Догнать, сечь, рубить, мстить за прежнюю удаль!

Из бойниц в щитах гуляй-города принялись палить по ним русские ратники, не участвовавшие в вылазке. Один из татар покачнулся в седле и повернул вспять. Еще один, хоть и не попали в него, тоже отвернул. Другие не отступились от своего намерения.

Князь Мангупский у самых телег повернулся к врагу лицом и выпалил из пистоли переднему татарину в грудь. Свинец вышиб того из седла. Но на его месте сейчас же появились еще трое чужих бойцов. Они закружили на конях, осыпая князя градом сабельных ударов. Тот едва успевал уворачиваться, шелом слетел с него. Вдруг татарская стрела, пущенная издалека метким лучником, ударила его в бедро. Князь Мангупский тяжко пал на одно колено, отбил саблею удар, направленный ему в плечо, но пропустил второй, направленный в голову. Зашатался, теряя равновесие.

– Запирать бы надо… до беды недалеко… ворвутся! – обратился к Хворостинину один из стрелецких десятников. Воевода не успел ответить: другой десятник, ни слова не говоря, тычком в зубы сшиб первого с ног.

Хворостинин вырвал у кого-то сулицу, размахнулся и швырнул ее в ближайшего ко князю Мангупскому татарина. Сулица вошла в шею, конник издал громкий хрип и начал сползать с седла.

– За мной! А ну, живо за мной! – гаркнул Хворостинин вытаскивая из ножен клинок.

И кто-то из новосильцев тут же оказался рядом с ним, и кто-то из стрельцов, тяжело дыша, встал с другой стороны, выставив перед собой бердыш. Лыков, хищно улыбаясь, махнул своим: чего встали?! Людство воинское качнулось за Хворостининым, не оробело.

Татары не приняли нового прямого боя, отступили. Но кто-то из них ловко накинул аркан на бездыханного князя Мангупского, да и тащил его за собой прочь от гуляй-города.

Благо, не далеко отъехал.

Дмитрий Иванович понёсся за ним, рубанул раз – мимо, другой – опять мимо, а на третий все-таки зацепил и перерубил веревку. Татарин обернулся, увидел толпу русских ратников и не решился сечься со всеми сразу за свою добычу, ускакал.

Федор Александрович лежал на сырой росистой траве, жадно глотая воздух. Кровь шла у него изо рта. Душа отлетала от него ко Господу на суд, но плоть еще цеплялась за нее, еще не отпустила ее до конца.

«Не жилец, – с досадой подумал Хворостинин. – Ино хоть похороним по-христьянски…»

Он схватил было князя Мангупского за ноги и наладился тащить его к телегам. Вдруг раненый поднял руку, желая привлечь его внимание.