Смертная чаша

Вдалеке, на шляхе знаменитом, пыль подымается вьюгой белою, уже и лес ею сокрыт. Там, впереди, вал конницы, приближающейся неотвратимо.

По слову воеводскому стрельцы заряжают пищали, пушкари кладут в пушки ядра. Десятники кричат сотникам: «Первый десяток готов!» И сейчас же «Тр-ретий десяток… Восьмой десяток…» Сотники важно приказывают: «Зажечь фитили!»

– Люди обессилели, кони обезножели! Дмитрий Иваныч, а ведь пропадем. Отрываться от татаровей надо! – в третий раз приступал к Хворостинину с уговорами князь Лыков. – Иль вечерней поры ждешь? Поднапёрли гораздо, не удержим до сумеречной поры. Были мы охотниками, а стали добычею… А, Дмитрий Иваныч?

И – точно. Если не оторваться от татар, наседавших с тылу, разгонят они Передовой полк. Ко вечерней заре не будет уже никакого Передового полка, рассеется полк. Только вот на бою русские конники не в пример раньше татарских, а потому истомны. Свежее татарин, да и конь под ним свежее. Проломят, начнут гнать – не уйти.

«На один рывок нам силенок нынче хватит, – прикидывал Хворостинин, не давая Лыкову прямого ответа. – По всем приметам, более и не понадобится. Рядышком мы… Ну, большой государев воевода, не подведи!»

Положив на грудь крестное знамение, Хворостинин ответил тако:

– Ин ладно. Гнался охотник за малым подсвиночком и уже настиг было, да матерый вепрь в кустах стоял, до времени рыла своего не казал…

Лыков огорчился:

– Что ж, напрасно наше молодечество нынешнее? К чему клонишь? На клыках у вепря издохнем?

Хворостинин улыбнулся ему в ответ, яко младенцу, погремушечкой шумящему:

– Еще посмотрим, кто тут вепрь, у кого рогатина коротковата, а у кого клыки востры. Скачи к сотням тыльным, расцепляй их с Девлеткиными бойцами. Я спереди встану и погоню полк на рывок, ты за мной следуй, не промедли и не ошибись: скоро со шляха соскакивать будем, и в том соскоке вся наша жизнь, яко игла в яйце Кощеевом.

– Вот она правда-то наша мужеска: береги яйца! – выкрикнул ухарски Лыков, заворачивая коня.

– Послал же Бог срамословца…

Хворостинин, встав впереди полка и понемногу набирая скок, чувствовал себя яко озорной дружок любострастного околотня. Кому до свадьбы токмо имя невесты от отца-матери сказано, кому – лицо невестино посчастливилось во храме увидеть иль по иному случаю, кому – свахи о невесте с три короба рассказали, а кто от товарищев своих кой-что прознал… Всяко следует знатному человеку бесчестья избегать, а потому невест от какого ни буди соромного знакомства родители отводят. Считается, тот молодец удачлив, кто с будущей супругой словом-другим перемолвился, – и то уж слухи пойдут… Но по вся годы нарождаются нетерпеливцы, до девок смерть как охочие. Этим тайное свиданье подавай, а там уж как выйдет: к свадьбе ли дело повернется, али к распутству. Трепещет дерзец, за приятелем своим ступая в некое тайное место, где ждет его девица медовая, нетерпеливая, благоуханная. Ждет он объятий нескромных, поцелуев огнистых, ищет поять плоть нераспечатанную, блудным мечтаньем истомленную. Во всем он дружку доверился, да Бог весть, куды тот его заведет и не ждет ли в сем тайном месте отец девицы со братовьями ее, и уж заготовлены у них на охальника и поцелуи по пуду весом со железными шипами, и объятья кожаные, хлесткие, со медными пряжками, також по трепетной плоти стосковавшиеся.

«А-ах, потешимся! Полюбимся жарко!»

Взяв разгон неистовый, Хворостинин свернул с дороги. Равнина представилась в уме князя яко ковер кызылбашский, с узорными лесами да рощами, с Серпуховской дорогою, текущей ко граду Москве, с лазурью рек и бирюзой озёр, с черно-травными клеймами болот, беглой скорописью деревень и тяжкой вязью городов. По всем приметам выходило: рядом полки Воротынского, рукой подать…

Ну, где?

Вот они, родимые, вот они, голубчики!

На невысоком протяженном всхолмии стоял гуляй-город, а над ним, в полном почти безветрии, лениво полоскались московские стяги с Богородицей, архангелом Михаилом да Иоанном Предотечею.

– За мной! За мной! – подогнал он полк.

Да те и без приказу неслись, яко оглашенные.

Пред всхолмием, на ручьях, Дмитрий Иванович резко свернул вправо, всех уводя за собой. Один или два конника громезнулись из седел – лошади их поломали ноги на влажной неудоби. Прочие же исправно летели за своим воеводой по широкой дуге.

«О-ох, не позавидуешь ныне царевичам крымским, мурзам, да угланам, да беям! Видят гуляй на холме, своих остановить пытаются, да где там! Разъярились, духом гневны, ищут на сабли моих ратников взять, гонят вскачь… не остановятся!»

– Р-р-р-а-а! – вскричали русские пушки, да тюфяки, да пищали.

«Послал Илья-пророк громы со небесной колесницы своей… А вот святой Калинник огни мечет… Поддайте им еще! Поддайте!»

А напересечку татарам, растрепанным ядрами и свинцом, положившим на ручьях, у гибельного поворота, пред жерлами бойниц гуляй-города десятки бойцов своих, уже летели под рокот барабанов конные сотни Большого полка…

Краткий вышел бой. Скоро отвели ратников татарские начальные люди, оставив полторы сотни мертвецов да дюжину полоняников.

Недалеко ушли. Битые, затаились.