Сметая запреты: очерки русской сексуальной культуры XI–XX веков

Формировалась новая модель контроля рождаемости, основанная на правовых нормах. Социальный контроль за репродуктивным поведением женщины переходил от церкви к государству. «Исторически наказуемость аборта выросла на религиозной почве», полагали дореволюционные правоведы[1481]. В XIX веке «плодоизгнание» стало квалифицироваться в качестве преступления против личности. Впервые в 1845 году в «Уложении о наказаниях уголовных и исправительных» появились подробное определение того, кого привлекать к ответственности, а также меры смягчения и ужесточения наказания[1482]. Деторождение было отнесено к женской обязанности, которую в какой-то мере рассматривали как вариант ее «воинской повинности»[1483]. С ростом числа «преступных выкидышей» в начале XX века врачи напрямую увязывали деторождение с проблемой комплектования армии: «Тревога по поводу нарастающей частоты преступного выкидыша особенно обострилась за последнее время между прочим и потому, что на уменьшение деторождения стали смотреть, как на обстоятельство, обусловливающее ослабление военной мощи государства»[1484]. Некоторая либерализация закона была предусмотрена редакцией Уложения от 1903 года. В статьях отменялось наказание в виде ссылки в Сибирь на поселение или каторжные работы.

Однако новая модель контроля репродуктивного поведения населения оказывалась малоэффективной, что подтверждает анализ судебных статистических материалов, а также изучение юридического дискурса. Несмотря на суровость правовых норм (женщина, уличенная в совершении «плодоизгнания», лишалась всех званий и состояний и ссылалась в Сибирь на поселение или получала тюремный срок до шести лет, к уголовной ответственности привлекались лица, совершавшие абортирование), неопределенность статей закона, сложность их квалификации давали широкие возможности избежать наказания. Реальные сроки по обвинению в «плодоизгнании» получало ничтожное число женщин. Аборт мог быть представлен в виде выкидыша, мертворождения, несчастного случая, последствий «самопомощи», что избавляло их от наказания[1485]. Суммируя все обстоятельства, суды присяжных зачастую оправдывали обвиняемых или привлекали их к аресту на несколько дней, реже месяцев[1486]. Присяжные заседатели руководствовались не столько законом, сколько учитывали комплекс мотивов, побудивших женщину прервать беременность. На практике зарождалась квалификация действий, связанных с практиками абортирования, в то время как закон не предусматривал такой возможности. Фактически происходила легитимизация абортивных практик присяжными заседателями в условиях нелегальности самой практики.

Статистические данные по Витебской губернии, приведенные в исследовании В. Линденберга, подтверждают положение о ничтожном числе разбирательств по вопросу о «плодоизгнании». Из 573 дел по детоубийству и «плодоизганию», рассматриваемых в окружных судах Витебской губернии за 1897–1906 годы, только шесть случаев (1,04%) приходилось на аборты[1487]. Процент осужденных по обвинению в детоубийстве был крайне низок. Наиболее распространенная форма наказания – арест на несколько недель. Ни одно обвинение в «плодоизгнании» за десять лет, по данным Линденберга, не было доведено до суда.

За 1885–1904 годы в Варшавской губернии из одиннадцати дел по обвинению в преступном выкидыше, дошедших до суда, только в трех случаях был вынесен обвинительный приговор[1488]. Зарождалась квалификация действий, связанных с «плодоизгнанием», в то время как закон не предусматривал такой возможности. Существовавшие драконовские законы в отношении совершавших «плодоизгнание» на практике оказывались формальными, что приводило к невозможности со стороны государства эффективно контролировать репродуктивное поведение.

Таким образом, существовавшие меры в отношении совершавших плодоизгнание на практике не несли существенной угрозы. Это происходило, прежде всего, по причине сложной и зачастую невозможной доказуемости умышленно произведенного аборта. Однако сам факт присутствия закона, накладывавшего уголовную ответственность на женщину и врачебный персонал, «заставлял» женщину пользоваться традиционными способами абортирования, в крайне редких случаях обращаясь к врачам.

Важно понимать и другую сторону проблемы. Разрозненные отчеты родильных отделений с 1880‐х годов стали фиксировать устойчивую тенденцию возрастающего числа выкидышей и мертворождений среди горожанок. Данный процесс в России начался на 40–50 лет позже, чем в США, Англии, что было связано с замедленными темпами буржуазного развития, урбанизации, женской эмансипации[1489]. Врачи подчеркивали, что за 65 лет число выкидышей возросло в России в 49 раз[1490].