Сметая запреты: очерки русской сексуальной культуры XI–XX веков

Конкретизируя экономическую сторону повседневной активности вдовы Лихачевой, следует подчеркнуть ее главенствующую роль в определении стратегии ведения общесемейного хозяйства. Руководя обширным хозяйственным образованием, рассредоточенным в 1820‐х годах не только по разным уездам, но и по разным губерниям, она бдительно следила за действиями управляющих, регулярно предоставлявших ей письменные отчеты о состоянии текущих дел. На основании поступавших сведений информировала сыновей о финансовом положении семьи. При этом сама, как видно из письма к сыну Петру, с большим недоверием относилась к доставляемым сводкам наличного капитала, что, впрочем, не мешало ей положительно отзываться о том или ином управляющем: «…из бумаг ты увидишь моего капиталу, но я ничему неверю большая часть на бумаге. Я исписала ето в мое правление, кажетса Юрьенев (подчеркнуто автором. – А. Б.) хорош что Бог даст в перед»[871].

Попечение Е. Н. Лихачевой о сохранении экономической жизнеспособности имения выражалось в том числе в непрерывной переписке с управляющими, отчитывавшимися ей о ходе дел во вверенных им поместьях. Отдавая практические распоряжения по наиболее оптимальному, с ее точки зрения, ведению хозяйства, она осуществляла учет доходов и расходов, следя за тем, чтобы их соотношение не свидетельствовало о снижении общего уровня рентабельности семейных владений. Особой доскональностью отличалась ее переписка с управляющим Дмитрием Юрьеневым (или Юргеневым[872]), который, например, 17 августа 1829 года из села Сосновец Ярославской губернии сообщал о покупке 12 тысяч кулей хлеба для двух принадлежавших Лихачевым винокуренных заводов, о сроках и способах доставки этого хлеба в Рыбинск, о «ходе дел питейных сборов» и о представлении соответствующих ведомостей за 1828 и 1829 годы, а также об отправке ей «поленики – ягодного растения с кореньями для посадки»[873]. В этом же письме он обрисовывал ситуацию с хлебом, необходимым, по его мнению, для «полного винокурения»[874]: кроме остававшихся с прошлого года 6 тысяч 500 кулей и кроме вновь купленных 12 тысяч кулей нужно было приобрести еще 3 тысячи[875]. По словам управляющего, хлеб в тот момент в Рыбинске стоил 6 рублей 50 копеек за один куль[876], что считалось им приемлемой ценой, почему он и спрашивал у Елизаветы Николаевны разрешение на продолжение закупки хлеба, не дожидаясь приезда Г. В. Лихачева[877], который, по-видимому, вышел в отставку до 1829 года и в это время уже принимал непосредственное участие в хозяйственной жизни семьи. При этом управляющий приводил свои доводы, подтверждавшие, что откладывание приобретения необходимого хлеба до октября, когда должен был возвратиться Григорий Васильевич, угрожало увеличением стоимости его транспортировки на заводы, поскольку доставить его водным путем из Рыбинска в деревню Ворону будет уже невозможно[878]. Пример этой переписки свидетельствует о том, насколько детально провинциальная дворянка вникала во все подробности хозяйственной жизни и какова была мера ее руководящей компетенции. Вообще, в женской «деловой хватке» и умении отстаивать свои экономические интересы не позволяют усомниться и письма более раннего периода[879].

Немаловажное значение для характеристики вдовства имеет реконструкция социальной коммуникации повседневности, совокупности родственных и дружеских связей и, соответственно, «сетей влияния» пожилых провинциальных дворянок. Так, в письме от 14 января 1818 года княжна Прасковья Долгорукова отмечала особую привязанность Елизаветы Лихачевой к своим родным: «С сердечным прискорбием узнала я о болезни братца вашего, и зная ваше сердце и привязанность вашу к родным чувствую ваше грусное положение…»[880] По мнению княжны, эта привязанность, как и чувства, испытывавшиеся Елизаветой Николаевной к друзьям и знакомым, объяснялась ее исключительным добросердечием: «…одно мне утешение остается то, что зная ваше доброе и чувствительное сердце надеюсь, что гдебы вы ни были вы меня не забудете и прошу вас, чтоб вы ко мне сохранили то благорасположение которым я пользовалась с начала нашего знакомства…»[881] Самой Прасковье Долгоруковой Елизавета Лихачева одалживала деньги («…я очень помню оказанное вами мне одолжение с’судя меня пятью стами рублями коим срок в половине февраля…»[882]), предоставляя затем отсрочку платежа и отказываясь при этом от получения процентов («…чтож принадлежит до вашего дружескаго одалжения которое вы мне оказываете не требуя сей год моего долга, да притом еще и процентов не берете, сие я почитая за милость особенную ко мне не имею довольно слов к из’яснению моей благодарности…»[883]), хотя в конце XVIII – первой половине XIX века, цитируя Ю. М. Лотмана, «многие дворяне не стеснялись ссужать деньги под проценты»[884].