Сметая запреты: очерки русской сексуальной культуры XI–XX веков

Не менее участливым и по-христиански милосердным было ее отношение к крепостным и дворовым людям и вообще ко всем нуждающимся. Умоляя сына Петра избегать неблаговидных трат, Елизавета Николаевна напоминала ему о наличии большого количества лишенных самого необходимого для жизни: «…только умоляю тебя и прошу неупотребляй денги тут куда не должно; право я неискупости етого желаю но дорожу вами приятно ими пользоватся и употреблять на полезное но непростительно транжирить во врет самому себе тогда когда так много людеи неимеют и нужнаго для себя»[885]. Судя по словам Лихачевой, ее сильно удручало пьянство, распространенное среди крепостных и дворовых людей. Обращаясь к сыну, она сокрушалась: «…ты пишешь чтоб прислать тебе повара ты знаешь что уменя один Митка а на ондрюшку нельзя надеется он нездоров разве опять твоего прислать что он пьет как быть мой друх кто непьет у нас из людей и мой Митко крепко попивает и мало у нас таких людей кои бы невкушали сего нектора… ты знаешь, пьяных я нетерплю и боюсь досмерти…»[886] Елизавета Николаевна проявляла попечение о состоянии здоровья принадлежавших ей дворовых людей. Некий Федор Алексеев, назначенный ключником в Пошехонскую питейную контору, был покусан бешеной собакой, о чем управляющий не счел нужным сообщить помещице. Узнав об этом из других источников, она высказала нарекание управляющему за отсутствие своевременного извещения об инциденте и выразила желание быть подробно информированной о произошедшем, о самочувствии пострадавшего и о предложенном ему лечении[887].

Дополнением к анализу материнского попечения Е. Н. Лихачевой о детях служит своего рода самооценка ее отношения к сыну, выраженная в том, как она подписывала письма: «…мать идрук твой Е. Лихачева»[888]. Вербализация стремления наряду с родственными узами быть соединенной с сыном еще и дружескими чувствами подразумевала между тем назидательность матери, вполне отдававшей себе отчет в неравности статусов и преследовавшей цель оказания более эффективного влияния на него. Судя по сохранившимся письмам, сыновья обращались к ней исключительно на «Вы» и называли ее не иначе как «любезная Маминька»[889] или «любезнейшая Маминька»[890]. С одной стороны, такое обращение к матери считалось нормативным в дворянской культуре, с другой – свидетельствует о существовавшей дистанции между ней и детьми, которая могла носить не только этикетный, но и фактический характер. Примечательно, что одно из писем Григория Васильевича к Елизавете Николаевне было подписано им так: «Ваш послушный сын Г. Лихачев»[891]. Очевидно, в отношениях с матерью послушание считалось непременным качеством даже взрослого сына, что выдает иерархизацию между ними при материнском доминировании.

Тем не менее Е. Н. Лихачева ощущала заботу о себе сыновей и по обстоятельным письмам, в которых они сообщали ей о том, чем занимались («Я ныне вам не пишу подробно, потому что конца совершенно нет; а как его достигнем обо всем наиподробнейше уведомлю»[892]), и по небольшим «знакам внимания», оказываемым ей. Во время пребывания в Одессе Петр Васильевич специально собирал морские ракушки, чтобы привезти их матери в качестве «сувенира» с юга: «…раковин я начал вам сбирать; но те которыя я насбирал еще не довольно важны чтои то будет вперед»[893],[894]. Вместе с тем сыновнее «послушание» и «внимательность» к матери в немалой степени мотивировались целью получения от нее финансовой поддержки в случае материальных затруднений: «Так как я раз уже заехал в такую даль быть можит в другой раз не удастся побывать; мне хотелось быть все окуратнее видеть; а я боюсь чтоб моя казна в том мне не воспрепятствовала. Мой Скарибе не Немецом смотрит, ужасной мот и то и дело что просит у меня денег. А мне к кому прибегнуть чтоб вознаградить заново! Ущерб как не к вам; и так прошу вас любезная маминька денженок (подчеркнуто автором. – А. Б.) в Георгиевск в Кавказскои губернии, сколько вы заблагоразсудите…»[895]

Понимая, что финансовые возможности матери не безграничны и желая при этом «сохранить лицо», сын, в соответствии с требованиями этикета, выражал надежду на получение от нее как минимум очередного письменного известия: «…а если нет [денег] так одно письмецо, потому что я не привык так долго от вас не иметь никакого сведения…»[896] Беспокойство о матери в сочетании с доверием к собственным снам, выражающим архаичность дворянского менталитета, заключалось, например, в опасениях за ее благополучие: «…а я верю снам и я что то дурное видел 12 на 13е число боюсь что не случилось ли что неприятнаго у вас!»[897] Для сравнения замечу, что постоянная тревога за детей, как явствует из письма В. Шараповой, имевшей в виду Е. Н. Лихачеву, была перманентным эмоциональным состоянием матери: «…пишите Любезной и Милой Петр Васильевич к Маминьке; она Единственная увас, подлинно Мать есть souffre douleur[898] беспрестанно Сердце Ее в тревоги…»[899]