Сметая запреты: очерки русской сексуальной культуры XI–XX веков

В то время как юноши активно развивали свое половое чувство (обществом это никак не возбранялось), девочки должны были подавлять в себе бессознательно возникавшие эротические желания. Репрессированная сексуальность проявлялась в частых нервных расстройствах. Их состояние можно охарактеризовать емким словом, употребляемым в психиатрии, – имплозия[967]. Известный русский философ В. В. Розанов на страницах собственных полемических сочинений откровенно высказывался о том, что нервные срывы семнадцатилетних девушек, частые случаи истерии, «бледной немочи» объясняются неудовлетворенностью полового чувства[968]. Доктора, обследовавшие таких пациенток, разводили руками, советовали больше отдыхать, лучше питаться и не перетруждаться. Врач Пликус одним из первых среди отечественных ученых изучал «половую истерию» у женщин. Обследования большого числа девушек показали, что зачастую их нервное состояние, общая слабость обусловлены неудовлетворенным половым инстинктом[969]. Об этом же писала известный популяризатор половой гигиены врач М. Покровская. Она обратила внимание на высокий процент самоубийств девушек в возрасте пубертатного периода[970]. Врач связывала их с «драмами» в интимных отношениях. Т. Сухотина-Толстая, вспоминая отроческие годы, откровенно признавалась, что интерес к сексуальной сфере отношений, отсутствие ответов на интересующие вопросы, мысли о самоубийстве переплетались в единый клубок[971].

Интимные отношения в представлениях благовоспитанных девочек превращались во что-то «мерзкое», «грязное», «отвратительное», унижающее и порочащее их возвышенную натуру. Юная Ж. Пастернак (сестра известного поэта Б. Пастернака) размышляла: «Любовь – это тоска, томление, простодушие и возможное счастье; и совсем другое – отвратительные физиологические спазмы, острое, но позорное удовольствие… Для меня физиологическое желание всегда ассоциировалось с крайним омерзением»[972]. В итоге без ума влюбленные девочки отказывались от своих чувств, если вообще осознавали характер потенциальных отношений.

«Я обратила внимние на слова Всеволода: „Я ревную Вас к платью, к одежде, они близко к вам“… Что же он хотел этим сказать? Близко ко мне… но ведь мы сидели нынче рядом… а… он хочет быть ближе… а?.. Неужели, неужели он хочет меня неодетую? Ой, господи, прости меня! Что же это такое? Зачем же это нужно?.. Я совсем не такая красивая, да и зачем?.. Я никогда не думала даже, что увижу когда-нибудь хоть полуодетого Всеволода… и вдруг мне предстало, что ведь когда мы поженимся, я буду спать с ним в одной комнате и он увидит мои руки, шею… Нет!» – отчаянно рассуждала юная барышня[973]. Тяжелые переживания девочки были вызваны тем, что она не могла представить, что тело, принадлежавшее только ей, вдруг станет предметом для манипуляций (его будут «осматривать», «прижимать», «держать» и «обладать им») со стороны кого бы то ни было.

Драматичность своего положения передала Оля Сваричовская, которая описывала первое признание и последующий поцелуй: «Мы остановились у двери моей комнаты, и он спросил опять: „Значит, невозможно быть откровенной?“ Мне показалось, что мое сердце рвется от его слов, слезы навернулись на глаза, я сделала страшное усилие, чтобы не упасть в истерику, даже сказать, что я его люблю, я не могла»[974]. Из сообщения девочки видно, что ею овладело страстное желание близости с любимым человеком. Не осознавая того, что с ней происходит, Оля точно знала, как не должна себя вести. Здесь же она признавалась, что балансировала на грани истерики. В итоге выстраивалась цепочка отношений: страсть, ее репрессирование, истерика – анамнез для психиатра. В состоянии подавленного, нереализованного сексуального чувства девушки могли находиться вплоть до замужества.