Смятение

Здесь Клэри остановилась. Вдруг неожиданно пропасть между тем, какой день она провела с Арчи, и каким он у нее в душе отложился, показалась громадной. Он вроде бы не походил на тот, что был тогда: а если бы походил, так она в рассказе о нем и до сих пор не продвинулась бы, даже описывая его своему отцу. Это сейчас, сидя в своей постели в Хоум-Плейс, очень быстро записывая на бумаге слова, не поспевавшие за мыслями, она вновь полностью переживала часы безмятежной радости от просмотра и поисков среди рядов потрепанных книг, плотно уставленных на шатких прилавках книжных магазинов, от посещения галереи «Редферн», где Арчи обратил ее внимание на картины художника Кристофера Вуда[30], которым сам очень восхищался, от ленча со спагетти в итальянском ресторанчике, где мужчины ели с салфетками, заткнутыми за воротник под подбородком, от того момента, когда Арчи распечатал новую пачку сигарет, потащил было одну из нее, а потом сказал: «Прошу прощения, милая Клэри, хотите?» А она, переведя взгляд с предлагаемой пачки на исполненные дружеской заботливости глаза, показала головой и сказала: «Дядя Хью пообещал нам с Полл золотые часы, если мы не станем курить до двадцати одного года».

– Так тому и быть, – отозвался он. – А сколько вам сейчас?

– Мне восемнадцать будет в августе.

– Еще три с половиной года. Все время забываю, насколько вы юны.

– Семнадцать с половиной лет – не особенно-то и юна.

– Ну, разумеется. Что ж, по-моему, вы абсолютно великолепны для своего возраста. – Он издал особый свой квакающий сдавленный смешок, означавший – она знала, – что он потешается, но не успела она обидеться, как он принялся еще больше поддразнивать ее.

– Великолепны, – повторил Арчи. – Я имею в виду, быть все утро на ногах, иметь все свои зубы в целости, слышать безо всяких помех – да вы просто чудесная старушенция для своих лет.

Тут так. Если бы она запомнила только, как старина Арчи поддразнивал старушку Клэри, это было бы знакомо и просто. Только сейчас, вспоминая об этом, она обнаружила, что и кое-что другое явилось и продолжает являться с растущей ощутимостью всякий раз, когда она мысленно прокручивает эту сцену. Это не могло быть воспоминаниями, потому как тогда она их вовсе не заметила, – тут, должно быть, воображение ее разыгралось: обращает что-то подлинное, что происходило, во что-то еще. «Прошу прощения, милая Клэри, хотите?» – и потом перевод взгляда с сигарет на его глаза, бледно-серые, ласкающие, пристально устремленные на нее. Вот к чему она то и дело возвращалась, и каждый раз верное звучание его голоса, выражение глаз, то, как дрогнули его длинные узкие губы, но не дотянули до улыбки, все отчетливее врезалось в память, принося с собой целый вал ничем не запятнанного счастья, такого сияющего, такого полного, что все остальные чувства в ней пропадали. Приходя в себя, она вновь обращалась к этому чистому неистовому счастью, бывшему целиком новым для нее: во всей жизни своей не могла она припомнить ничего схожего с этим, а ведь иногда было такое, что ей казалось, что она счастлива, – а то и вовсе о том и не думала бы. Только потом ей хотелось еще больше его, и она снова проигрывала ту же сцену. Тогда она ничего не чувствовала, а если и что-то, то едва заметное: привязанность к Арчи, признательность за то, что обращается к ней как ко взрослой и предоставляет возможность выбора, то ли взять сигарету, то ли нет. Но вот с выходных проходили недели, и она стала осознавать, что в тот момент познала нечто новое и странное, будто тогда – на долю секунды – чувства подсказали, что надвигается нечто, способное сбить ее, в беспамятство отправить, нечто проворное и сильное, как приливная волна, и ей как-то удалось от этого увернуться.

Я купила великолепные книги [писала она], все читанные, так что, может, ты их и читал. Романы: «Утерянный горизонт» Джеймса Хилтона – про Тибет, – «Смерть героя» Ричарда Олдингтона – про Первую мировую войну, «Спаркенброк» Чарльза Моргана и «Эвелина» Фанни Берни. Потом купила пингвинское издание «Серого волка» о человеке по имени Мустафа Кемаль и письма Китса, а еще тоненькую книжечку стихов Хаусмана. На этом пришлось остановиться, потому как больше мне было нести не под силу, а Арчи, который был в форме, говорит, что есть закон, не позволяющий флотским офицерам носить бумажные свертки и пакеты. Полагаю, тебе, пап, об этом было известно.