Смотрители

…Поисков методов изящного самоубийства, петля – слишком заезженный ход, да и было время, когда её использовали для убийства неугодных, вскрытие вен – также слишком устаревший способ, гораздо интереснее погибнуть от собственноручно склеенного предмета. Он день за днём, месяц за месяцем, год за годом растворялся в вязких чёрных водах депрессии, и уже ведь начал тонуть – самодельный пистолет сделать не так сложно – но ему, по неведомой ему самому причине, хватило сил выкарабкаться из этого состояния, его спасло, по довольно странным предположениям, его собственное стремление красиво совершить самоубийство. Все его руки погружены в царапины и ссадины, некоторым ранам уже несколько месяцев; возможно, именно в попытках убить себя, в поисках какой-то неординарной самоказни он обрёл покой. Желание убить себя убило желание убить себя. Он всегда ненавидел себя, сначала за своё низкое происхождение, потом за способности, ему иногда кажется, что родился с этим чувством в душе – ему говорили, что сначала не плакал при рождении, зато не понимающая злость на мордочке красовалась – но это ведь невозможно, кого ненавидеть глупому новорождённому ребёнку, правда? В итоге депрессия сменилась обнадёживающими радостью и счастьем. Одну болезнь он заменил на другую.

Так ли это плохо – быть счастливым, признак ли это глупости и слабости? Имел ли Смотритель право стать счастливым, пусть и радость эта стоит смерти? Он всегда боялся этого, но ему всё равно уже никогда не узнать, какого это – испытывать истинное блаженство, а не симуляцию, созданную технологиями, плодами людского развития. Он может лишь сетовать на жизнь, покоряясь её странным секретам, всю сущность благополучия ему всё равно не вскрыть, не провести операцию по нахождению свободы от жизни, которую жаждет больше всего на свете. Счастье – признак, не раскрывающийся ни перед один сенсором.

Сколько лет прошло? Десятки, десятки десятитысячных года, именно это он узрел в этом чёрном зеркале, изначально ему такие не нравились, они будто обличают души пользователей: не единожды было такое, что цвет застревал на бирюзовом, как бы говоря тем, кто близок к суициду: “успокойся”, что совершенно не помогало, а только лишь усугубляло положение. Именно в этом зеркале он увидел, что его окатила жидкость из капсулы, той самой, которая оказалась открыта. Даже сны, что иногда дарили ему радостную безмятежность, всего лишь фикция, безумие.

И он попробовал провести запрещённый в кругах культа обряд «Казнь Тишины» –громкий, яростный вопль, с еле прослеживающейся грустью и тоской о былых временах в крике, присев на корточки, сжавшись в клубок. Хватит ли громкости его крика, дабы казнить Тишину? Через мгновение он уже твёрдо стоял на ногах, “лучше бы так и сдох” – подумалось ему. И он ударил со злобой и ненавистью то ли к себе, то ли к миру, собрав всю силу и волю в кулак, прямо в центр незащищённого от подобных ему злюк зеркала, из-за чего оно разлетелось на осколки, потекла кровь по отражающему слою за стеклом, но боль не способна разбудить его порабощённое гневом сознание, эмоции переполняют этого кающегося в одном лишь грехе человека – не успел он прожить счастливую жизнь. «Прости» – шёпотом, захлёбываясь слезами, говорит он себе – “Это моя вина” – роняет он бесполезные слова, продолжая смотреть в пол, не имея сил посмотреть в собственные искажённые кривыми отражениями глаза. Шли минуты, а он всё стоял в одной и той же позе – с кулаком, угрожающим разбитому зеркалу своим близким расположением, поникшей головой и обмякшими плечами. Набравшись сил, он поднял голову и увидел разбитого себя в чёрном зеркале, от одного взгляда ему стало и жутко, и мерзко одновременно, “Я и забыл, почему никогда не держал зеркал в своём доме” – вспомнил он всё-таки. Взгляд его так и залип на множестве осколков, рассёкших душу, и их отражениях его лица.