Смуглая леди (сборник)

Шли хорошо вооруженные, стройные джентльмены, из числа приверженцев Эссекса.

Шли черные, обветренные рабочие лондонской судоверфи.

Шли крестьяне в войлочных широких шляпах, с плоскими бородатыми лицами, как

всегда спокойные, молчаливые и осторожно-равнодушные ко всему.

Шли мастеровые в цветных, но неярких одеждах цехов. Шли их подмастерья с

восторженными, безумными, мальчишескими лицами.

Шли купцы, торговцы, разносчики, сидельцы лавок, менялы, ювелиры, шлюхи,

конюхи с извозчичьх дворов, трактирные девки, мясники, рабочие городских скотобоен, клерки из ратуши, полицейские, темные личности из кабачков и заезжих дворов, шел, может быть, ее слуга, который исчез со дня скандала, шли гуртоправы, пригнавшие в

Лондон скот, висельные плясуны, сорвавшиеся с петли, школяры разных колледжей и

школ, хозяйки с сумочками, случайно попавшие сюда, шарлатаны и зазывалы в

островерхих ярких шляпах, уличные мальчишки, которым всегда и до всего дело.

Шел секретарь суда, медлительный и длиннобородый человек, доктор, специалист по

выкидышам, которого и она знала, шел…

Она ухватилась за занавеску.

Шел актер и пайщик театра "Глобус" — Виллиам Шекспир, который не послушался ее

записки и ухнул с головой в такой клокочущий котел, из которого уже не вылезают.

И, у видя его, она невольно забарабанила по стеклу.

Но он не слышал ее. Он протек мимо нее с толпой, что валила за ошалелым,

кривляющимся, обреченным и обезумевшим человечком.

Но, подумала она, усмехаясь, кому же из этих мясников, мастеров, подмастерьев,

аптекарей, ростовщиков, крестьян, гуртоправов, матросов, шарлатанов, нищих, рыночных

торговцев, юродивых, калек и шлюх, — кому из них дело до того, что отвергнутый

любовник поднялся бунтом против своей семидесятилетней любовницы, угрожая ей

революцией за то, что она не вовремя отняла у него откуп на сладкие вина?!

Глава 4. СМУГЛАЯ ЛЕДИ СОНЕТОВ

I

И все-таки она не запоздала на свидание, хотя оно вдруг совершенно перестало

интересовать ее. Раздеваясь на чердаке, она подумала, что вообще нужно быть такой

сумасшедшей, как она, чтобы выйти из дома. И эта мысль, как ни странно, доставила ей

некоторое удовольствие. По городу — она уже знала это — были пущены глашатаи,

известившие, что мятежники объявлены государственными изменниками и все, кто не

отстанет от них, будут без суда отданы в руки палачам.

После этого толпа, конечно, растаяла.

Эссекс и его друзья заперлись в замке, и теперь замок осаждали правительственные

войска. На чьей же стороне оказался в конце концов ее Виллиам?

Она сняла берет, повертела его и бросила на постель. С ума сойти, — так она и не

переменила перо! Бог знает какая у нее голова стала за последние дни. Нет, не похоже, не

похоже, чтобы он остался с ними до самого конца. Не такой он, совсем не такой. Как он

пойдет обратно? Все-таки надо было захватить с собой стилет. Говорят, что иногда

достаточно взмахнуть им, чтобы от тебя отстали. Да-да, с королевой плохие шутки, он

должен был это знать. И что ему понадобилось в этой истории? Хочется быть повешенным

на одной перекладине с графом? Тьфу, противно даже! Актеришка! Клоун! Сочинитель

стишков! Вчерашний дворянин! И тоже лезет туда же. Герб получил — так ведь и на нем

написали (смеха ради, конечно): "Не без права". Потому что какое право у него на этот

герб? И кому понадобится его шпага? Нет, дома, дома он, конечно. Сбежал и ставни

закрыл. И вдруг она вспомнила, каким видела его из окон. Он шел спокойнее даже, чем

всегда, молчаливый и равнодушный ко всему, но именно эта неподвижность и произвела

на нее впечатление полной обреченности. Разве не поверилось ей тогда, что вот как он

шел, так и дальше пойдет? И тем же шагом, неторопливым, мирным, спокойным, взойдет

на ступеньки королевского дворца и обнажит свою почти бутафорскую шпагу, данную ему

только вчера по каким-то сомнительным правам.

Она вдруг подумала, что целый вечер занимается им, и встала. Зло толкнула стул, стул

упал. Она не подняла его, а постояла над ним, раздумывая о чем-то, и вдруг окончательно

решила, что ей не хочется видеть этого Ричарда. Она села опять, крепко, по-мужски, опершись на подлокотник, и задумалась. Да, вот Шекспир. У него были мягкие,

удлиненные руки, настолько нежные, что нельзя было поверить в их силу, — такая широкая, крепкая ладонь. Однажды он долго смотрел, как она играет, и когда она устала и

поднялась с места, он тоже сел к клавесинам. Он взял только несколько аккордов, сильно и

плавно, но она сейчас же поняла, как гибки и умелы его пальцы. И когда потом она

осторожно взяла его за руку, только чуть-чуть выше запястья… Но вот, кажется, с этого и

началось. Еще ее почему-то раздражала донельзя большая плоская серьга. Она глядела на

нее, и обязательно хотелось дернуть его за мочку. Ей обязательно нужно было бы стать его

любовницей. Какое это упущение, что она не стала! Первый раз она сказала правду

Пембруку, и тот, кажется, в первый раз не поверил ей. Она даже и сама не понимала, как

так случилось, что с этим человеком не жила? Какие у нее были тогда соображения? Зачем

ей было это надо?