Смуглая леди (сборник)

— Да все так же, — отвечал он.

— Так же, значит, плохо? — нарочно недоумевал доктор.

— Да нет, все хорошо, спасибо вам за заботы.

— За спасибо благодарю, — улыбался доктор, — а вот насчет хорошо — это мы сейчас

посмотрим. Вы опять кашляли и вас тошнило? — И он прикладывал холодную и еще

влажную ладонь ко лбу больного. — Так как, тошнило вас или нет?

— Нет, не тошнило, просто голова закружилась, резко повернулся, и вот…

— А вот не надо ничего делать резкого — ни по отношению к близким, ни по отношению

к самому себе, — говорил доктор. — Ладно. Завтра мы сварим вам великолепный элексир!

Прямо-таки бальзам молодости. Вы себя почувствуете воскресшим, ну а теперь сидите

так, не двигайтесь, я хочу послушать сердце. — Он долго и придирчиво слушал. — Да, с

таким сердцем еще жить можно. — Он присаживался на край постели. — Давайте пульс!

Помолчите немного! Хорошо! — он отпускал руку. — А тошнит вас потому, что вы сами себя

не жалеете и не лежите. Ну к чему вы столько читаете, обдумываете что-то, диктуете

всякие письма? Очень это вам сейчас нужно? Вы больной, ну и ведите себя как больной.

Вот Мария говорит, что вы опять зачем-то звали этого сорванца Вилли и что-то ему там

диктовали? Слушайте, да отлично они обойдутся и без вас! Даже обидно — не умели вас

щадить, когда вы были здоровы, а теперь… Эх, мистер Виллиам, мистер Виллиам! Вы ведь

сами все понимаете.

Иногда, когда доктор ему надоедал, он нарочно спрашивал:

— Когда я умру, Джон?

Тот сразу же вставал.

— Врачу не задают такие вопросы, — отвечал Холл строго, — врач приходит затем, чтобы

ставить на ноги, а не зарывать в могилу. Ну, спите спокойно! — и уходил на цыпочках.

Один раз, когда днем ему было очень плохо и сильно рвало, доктор сказал и немного

больше:

— Ничего страшного не произошло. Как вы знаете и без меня, наше тело содержит

четыре жидкости: слизь, кровь и два вида желчи — желтую и черную. Когда все это

смешано правильно, человек здоров, если пропорции нарушены, человек болеет. "Какое

беспокойство и жар овладевают нами, когда разливается желтая желчь", — говорит

Гиппократ и предписывает: "Освободи больного от ее избытка, и ты избавишь его от боли

и жара". Вот это я и делаю, но сейчас в вашем организме берут верх сильные

заржавленные кислоты. От этого боль и кашель. Я стараюсь всю эту дрянь выбросить, вот

поэтому и даю вам такое сильное рвотное.

— Которое я и пью аккуратно, — усмехнулся Шекспир.

— Которое вы пьете, когда вам об этом напоминают по нескольку раз. Это, конечно, должно помочь, ибо все, что я делаю, засвидетельствовано и проверено опытом двух

тысячелетий, так что положимся на Бога и Гиппократа.

И однажды Шекспир попросил его:

— Дайте мне почитать этого самого Гиппократа.

Доктор нахмурился и резко ответил:

— Да вы же не читаете по-гречески!

И ушел очень-очень быстро… Гиппократа привез из Лондона кто-то из актеров. Это

был тяжелый том в желтом переплете. Он вышел лет двадцать назад во Франкфурте, и

Ричард Бербедж купил его у какого-то прогоревшего врача, который распродавался и

уезжал. Очень тяжело было прятать утром этакую громадину под мартац и к ночи

вытаскивать снова.

Вот и прибавилось у него еще одно ночное занятие. Доктор, конечно, схитрил,

сославшись на греческий, Гиппократа можно было прочесть и по-латыни. Франкфуртское

издание, выпущенное в конце прошлого века, было именно таким, но и латынь-то он

позабыл основательно. К счастью, тот бедняга, которому под конец своей неудавшейся

карьеры пришлось расстаться с Гиппократом, основательно проштудировал эту громадину.

На полях стояли восклицательные и вопросительные знаки, обозначения "Sic NB", некоторые места были даже отчеркнуты, содержание их пересказано по-английски. Кое к

чему были сделаны подзаголовки: "Это о симптомах", "Здесь о медикаментах", а во

многих местах просто стояло: "Mors" — смерть! Если бы не оно, Шекспир никогда бы не

набрел на место, как будто специально написанное для него. Канцелярским почерком -

безличным, четким и торжественным — владелец книги надписал: "Тут говорится о том, что при лекарствах, изводящих слизь, прежде всего больного рвет слизью, затем желтой

желчью, затем черной, а перед смертью чистой кровью. В этот момент, — говорит

Гиппократ, — больные умирают. N В: неоднократно наблюдал это сам в госпиталях и

лазаретах".

Шекспир положил книгу прямо на тумбочку и задумался. Да, видимо, пора! Пора

перестать валять дурака, обманываться бабьими сказками, верить в инфузии и примочки.

Он всегда говорил: "Человек должен так же просто умирать, как и рождаться". Надо, в

конце концов, позвать Грина и составить завещание как следует. Все его ближние хотят

этого и все боятся. И он боится тоже. Не самого завещания, конечно, а всего связанного с

ним. Мерзости окончательного подведения итогов, когда все, что он так хорошо умел

прятать, — любовь, равнодушие, неприязнь, зло, дружбу, благодарность, — вдруг перестанет

быть просто его чувствами, а превратится в волю, поступок, в купчие крепости, расписки, земли и деньги. Что за вой поднимется тогда над его гробом!

И все-таки пора, пора! Ведь сегодня утром его тошнило чистой кровью.