Смуглая леди (сборник)

— ответил он тогда, но сейчас все полетело; когда он начал что-то туманное о пневме и

соках, больной вдруг сказал:

— Великолепно, юноша, но по Гиппократу это звучит вот как: сначала человека рвет

желтой желчью, потом черной, а под конец кровью. Тогда больной умирает. Меня вчера

рвало кровью. Теперь вы понимаете, что мне нечего бояться?

Он приподнялся на локте. Голос его был тверд и деловит, глаза блестели сухо и

трезво.

— Доктор Холл… — начал Гроу почти бессмысленно.

— Он ушел к жене, юноша, и теперь придет только ночью. Так вот, позовите мистера

Ричарда.

— Нет, нет, — быстро сказал Гроу, бессознательно подражая интонации Холла, — вам

нужно лежать.

— Вот что, юноша, — больной даже приподнял голову, — я знаю сам, что мне нужно. А

сейчас я скажу, что следует делать вам: когда доктор здесь, вам нужно выполнять его

приказания, когда его нет, вам нужно слушать меня. Уверяю, что тогда все будет хорошо.

Идите и позовите Ричарда.

Сейчас он даже не сказал "мистера". Голос его был совершенно тверд, и такая

непреложная ясность звучала в нем, что Гроу сразу же послушно поднялся со стула и

пошел к двери. "Поднимусь к хозяйке, подумал он, — скажу, что больной беспокоится и

хочет видеть кого-нибудь из домашних. Там, верно, будет и этот Бербедж".

Он вышел в коридор, пошел к лестнице и наткнулся на Бербеджа. Тот стоял у углового

окна и по-прежнему барабанил пальцами по стеклу.

— Ну, что? — спросил он.

— Он зовет вас, — ответил Гроу. — Там никого нет, идите…

И занял его место у окна.

Не прошло и пяти минут, как Бербедж вернулся за ним.

— Вас зовет хозяин, — сказал он.

Когда он зашел, больной уже не лежал, а полусидел, опираясь на подушки. Гроу он

показался здоровым.

— Не надо вам сейчас ходить по дому, — объяснил больной. — Вот садитесь за стол и

читайте. Если Гиппократ надоел, то вот есть там кое-что другое.

Бербедж подошел к столу, снял щипцами нагар и возвратился к постели.

— Книги и бумаги ты просто возьмешь при мне, сказал больной, продолжая разговор. -

Я скажу доктору, он все это сделает. Тут они никому не нужны, так что это легко.

— Ладно, — ответил Бербердж. — Но прости меня, хотя мы и сговорились не трогать уже

больше этого, — зачем тебе так торопиться? Почему бы, верно, тебе серьезно не поговорить

с доктором? Ведь какой смысл ему что-нибудь скрывать? Он так же, как и все твои…

(Больной кивнул головой). Хочешь, я поговорю, а потом скажу тебе? Ты что, не поверишь

мне?

Больной усмехнулся.

— Нет, и тебе не поверю. Но прежде всего не поверит он и скажет что-то совсем не то.

А вот что пользы ему скрывать, — я, верно, этого не знаю. Но, конечно, какая-то польза

есть. Может, они хотят подсунуть мне бумагу в самый последний момент, когда уж не

останется времени? А может, они сестры боятся? Юдифь ведь тоже…

— Зря ты составил тогда эту бумагу, очень зря! болезненно поморщился Бербедж.

— Что теперь об этом говорить, — слегка развел руками больной. — Пока она у Грина, я

спокоен! Ну а тогда мне пришлось уж так плохо…

— Да, — сказал Бербедж, думая о чем-то своем. — Да, Билл! Оказывается, за все

приходится давать ответ: за нажитое и прожитое.

Больной улыбнулся.

— Ой, нет! Прожитое-то мое! Его у меня уж никто не отнимет. Тут все просто. А вот

нажитое — оно, верно, висит, тянет, мучит, не пускает. Ты знаешь, мне один немец

рассказывал: у них там ведьмы не переводятся. И знаешь, почему? Ни одна ведьма не

может умереть, пока не передаст своего колдовства. Будет болеть, мучиться, гореть, как на

огне, а умереть все равно не умрет. Держит ее земля: "Отдай! Отдай, не твое это, — отдай!"

Вот так и за меня ухватилось сейчас мое и не пускает — отдай! Отдай! Оказывается, это

такая власть, что перед ней и смерть ничто! — Он вдруг повернулся к Гроу: — Что, коллега, вы что-то сказали?

— Нет, я молчал, — ответил он. — Я вас слушал.

Ночью его сменила Мария — она в комнату больного не входила, но всю ночь сидела

где-то рядом. Больному, по мнению доктора, не надо было знать этого. Спать Гроу

уложили в маленькой угловой комнате — чулане или кладовке для старой мебели. Было

очень жарко (туда проходила труба) и темновато (ему дали всего одну оплывающую,

кривую свечку). Он, не раздеваясь, брякнулся на мягкое разноцветное тряпье и сразу же

забылся. И сон пришел тревожный и утомительно-мелочный, в нем смешались строки

мелкого, мышиного шрифта и рецепты, выписанные букашечным почерком; их показывал

ему доктор и что-то говорил.

Когда он внезапно проснулся, опять было темно и тихо. Свеча погасла. Слабо серело

почти на потолке маленькое квадратное окошко, а в нем — грубый край трубы и сбоку -

большая зеленая чистая звезда. Где-то за стеной падала и падала в воду полная, звучная

капля. "Скоро рассвет, — подумал он. — Надо бы раздеться и лечь под одеяло". Но двигаться

не хотелось, и он лежал, разбитый блаженной усталостью, и думал. Ведь вот что

интересно: имя этого сочинителя трагедий и масок он слышал не раз. Пришлось даже как-

то держать в руках какую-то его драму. Он ее не дочитал и до половины — сбился,