Смуглая леди (сборник)

сегодня-завтра… того… перед престолом Господа Бога… — И вдруг спохватился. — Нет, вы

правда оттуда? Как же вы… тогда ничего не знаете?

— Да я только вчера сюда приехал, — объяснил Гроу.

— Ну, если вчера приехали, то конечно, — смягчился рыжий. — А хозяина уже видели?

Что? Сильно плох? Или к нему не пускают?

— Да нет, видел. Нет, не так чтоб уж очень плох, сказал Гроу. — Я заходил к нему, он

лежит, смеется, разговаривает.

— Да это он всегда смеется, — объяснил парень и поднял свою кружку. — Ну, за здоровье!

Это он, студент, всегда смеется! Я его ведь вот с этих пор помню. Мальчишкой был, так

помню, как он на коне приезжал.

— Так вы, значит.

— Ну еще бы! С детских лет! Так он всегда смеется!.. Вот прошлым летом ходил он, гулял и зашел к дяде моему, в кузницу. А дядя мой его только на два года моложе. Насчет

каких-то замков они потолковали. Он говорит: зайдешь, мол, завтра, посмотришь,

сговоримся. Дядя его оставлять стал. "Нет, говорит, тороплюсь". Простился, подошел к

двери, хотел ее толкнуть, да как грохнется! Почернел, напрягся и все воздух, воздух ртом, как рыба, хватает, а грудь-то так и вздымает, так и ходит волной, волной. Ну, дядя человек

знающий, сразу по такому случаю берет его под мышки, я — за ноги, и вот кладем мы его

на лежанку. Он лежит, а грудь все ходит, все ходит. И весь побагровел, и из глаз слезы, слезы, слезы. Дядя ему два раза лицо платками обтирал. Так он с час пролежал. Потом:

"Дай, говорит, руку, хочу сесть". И сел. Дядя меня в погреб послал за медом, я сбегал, целый жбан принес. "Пей, Билл, — говорит дядя, — он у меня на мяте, целебный, сразу

лучше станет". Он взял жбан в обе руки, а пальцы дрожат, и как впился в него, пил, пил, пил — половину не отрываясь выпил. Встал, отряхнулся. "Спасибо, говорит, вылечил меня, ну, я пойду". Потом постоял, подумал и говорит: "А я о тебе вспоминал. У нас в театре

хорошую балладу сложили о кузнецах — я найду, спишу тебе ее и покажу, на какой голос

петь". А дядя-то мой когда-то первый запевала здесь у них был. Вместе к реке они все на

троицу ходили. Дядя всех там одним голосом перебивал. Ну а сейчас, конечно, где ему

петь. Он полуглухой стал в этой кузнице!" — Что ты, — говорит дядя, — я уж и тех лет не

помню, когда я пел! Ты что, забыл, сколько прошло!" Тот смеется: "А ведь и верно, забыл".

Дядя говорит: "Вот и я вижу, что забыл. Ты думаешь, что нам всем по двадцать лет". -

"Нет, говорит, про себя я так не думаю. А вот на тебя посмотрел — позавидовал, все у тебя в

руках кипит, все горит огнем. Как ты был молодым, так и остался. А я вот от своей работы

на покой запросился. Буду теперь нажитое проживать, прожитое вспоминать, у камелька

кости греть да внучат на ноге качать. Вот такое теперь мое дело". И все улыбается, улыбается, так и ушел улыбаясь! Я вот говорю, что с малых лет его помню и никогда

сердитым или хмурым не видел! А теперь вот умирает! Да! Теперь уже не пойдешь к их

колодцу за водой! И запрут, и собаку спустят! В Нью-Плесе вода знаменитая, там колодец

глубокий, до самого белого песка. Еще старый хозяин рыл. Да! Смерть — это тебе… — Он

вдруг оглянулся, понизил голос и спросил: — А королевский указ…

— Что — королевский указ? — удивился Гроу.

— А! Значит, не открыли вам всего, — кивнул головой рыжий. — Есть у него королевская

хартия на его имя. Что в ней — никто точно не знает, но только дает она большие

привилегии на все, ему и его потомкам — кого он из них выберет. Вот из-за этого у них и

спор, — парень опять оглянулся, — наследника-то мужчины нет, одни дочки, у них и

фамилия другая, вот они, значит, и сомневаются: подойдут под эту бумагу или нет? А если

нет, то прошение надо писать королю, просить, чтобы признали. А вот будет он писать или

нет — этого никто не знает. Рассердится да и не напишет. Вот и все. Вы про это ничего не

слыхали?

— Нет, — сказал Гроу и поднялся. — Ну, спасибо за разговор. Пойду, а то хватятся. До

свиданья.

— До свиданья, — кивнул головой рыжий. — Да не торопитесь, сейчас они вас не

хватятся. Сейчас они все в одном месте собрались, обсели его, как мухи пирог, затаились, прихитрились и ждут, ждут…

"Да, — подумал Гроу, выходя на улицу. — Нет, недаром сказано: "Враги человека — его

домашние". Христос и в этом кое-что понимал".

Днем наверху, в комнате хозяйки, произошел какой-то, видимо, резкий, хотя и

быстрый и очень негромкий, разговор. Потом миссис Юдифь вышла и прошла мимо него

(он сидел на лавке около колодца). Лицо ее было в красных пятнах, а губы сжаты. Тонкие, недобрые губы Шекспиров. Около полуоткрытой калитки ее ждал человек, может быть, муж или родственник. Он спросил ее что-то, а она досадливо махнула рукой и прошла.

"Стерва баба", подумал Гроу.

Затем вышел доктор Холл под руку со священником. Он, конечно, сразу же вскочил и

поклонился. Доктор Холл как будто его и не заметил вовсе, но священник и еще раз

оглянулся. Они сделали круг и сели на другом конце сада, и Холл начал что-то энергично

говорить, разводя руками и доказывая. Священник слушал, — склонив голову и чертя что-то

концом туфли. Потом вдруг вскинул глаза и что-то сказал, — оба они взглянули в его