Смутные годы

– На службу я поехал бы, – промямлил княжич Дмитрий; он совсем запутался в своих мыслях, пустых каких-то.

– А ты упрям! – бросил Годунов, похоже, одобрительно. – Подрастёшь – поедешь. Никита, – обратился он к Хованскому, – проследи за свояком. Как войдёт в возраст, пусть подыщут в Разряде воеводство в какую-нибудь глухую крепостишку… Хм, однако!..

За это безрассудство в царском дворце ему влетело дома от матери. Потом масла в огонь подлила Дарья, когда заявилась к ним на двор вечером с Никитой. Она накричала на него, что он, мол, думает только о себе, что из-за него Никита попадёт к царю в немилость, а это его вроде бы и не касается.

Страхи Пожарских и Хованских оказались напрасными. Для Годунова эта история была мелким незначительным эпизодом. Она лишь немного позабавила его. Молодого княжича, однако, он запомнил. Не прошло и года, как княжич Дмитрий получил звание стряпчего с платьем, а ещё через год Годунов сел на царство.

И тут для княжича Дмитрия началась полоса странных событий. Много позже он догадался, что виновником их был Никита. Тот испугался за себя, за своё семейство, и спровадил из Москвы своего задиристого родственника: напомнил Годунову о его старом обещании. Как бы то ни было, а уже через полгода он, князь Дмитрий, оказался на службе далеко от Москвы.

Домой он вернулся только через три года. За это время стараниями Дарьи, которая давила на Никиту, княгиню Марию Фёдоровну обласкали при дворе: её приставили комнатной боярыней к царевне Ксении. Мария Фёдоровна обрадовалась было этому, но когда узнала, что старая княгиня Лыкова ходит в боярынях у самой царицы, опечалилась.

И то было как раз перед возвращением князя Дмитрия домой. Он приехал и, буквально у ворот, узнал об этом. Раздосадованный он объяснился с Никитой. Но тот лишь развёл руками и посоветовал бить челом государю невместной грамотой[78].

– Негоже тебе быть меньше Лыковой, – твёрдо сказал князь Дмитрий матери, когда вернулся от Хованских.

– То делать тебе, сынок, – согласилась Мария Фёдоровна.

– Никита советует искать отечество [79]на отце князя Бориса.

^– Да, Никита не присоветует худого…

– А ты, разлюбезная, скажи царице. Всё скажи: что есть, чего нет и не было… И как Бориски Лыкова мать съезжается с Алёной Петровной [80]и речи ведут неугожие про неё, царицу Марию Григорьевну всея Русии, да про Ксению…

^– Что Ксения молода, а уже телом обильна? – подсказала известное Мария Фёдоровна. – И волос-де у неё растёт там, где не можно?

– Мама, вот этого не надо! – испугался князь Дмитрий. – Государь упрячет и Лыковых, и нас с тобой: за Камень, в обитель, сгноит!..

– Да разве я не понимаю, что можно, а чего нельзя! – всплеснула руками Мария Фёдоровна. – Ты считаешь меня совсем за дуру?

– Ну что ты! – ласково обнял её князь Дмитрий.

Он знал, что мать сделает всё как надо, не проговорится вот об этой тайне царевны.

– Митя, я живу долго, людей вижу – кто на что горазд. Это твой отец, покойный, что ни говорят, всё мимо ушей. Не зря Глухим кликали… Вот и Василий весь в него. Тебя-то Бог сподобил в Беклемишевых уродиться.

– Не то говоришь. Пожарский я, из Стародубских!

– Ну да бог с тобой, раз надо, так и считай.

– Ты не забудь сказать царице, как я учил тебя, – тепло улыбнулся князь Дмитрий, глядя на неё.

Раньше он как-то не замечал, что она у него старенькая. А вот не был дома всего каких-то года три, и это сразу бросилось в глаза. Мать стала беспомощной, от этого раздражительной, плаксивой. Ему не нравилось это в ней. Да и вообще, он чувствовал, что она уходит от него куда-то в прошлое. Изменился и он сам за это время: стал жёстче, но и осмотрительнее. Отца он почти не помнит, хотя, когда тот умер, ему было уже девять лет. Тот на самом деле был глухим: его контузило. Рядом с ним упало и разорвалось ядро. И его долбануло так, что у него лопнули перепонки, из ушей хлынула кровь. С тех пор он так и не оправился. Скудно они жили при отце. После его смерти и того хуже. Пришлось заводить на дворе промысел, чтобы как-то сводить концы с концами. Тут и молва пошла по Москве, что дети Михаила Глухого совсем захудали.

Вот когда Дарья вышла замуж, стало легче. Не оттого, что князь Никита бросился помогать тёще. Не-ет! Он скуп, как и все в их роду, Хованские. Просто с Дашей отлегли расходы на приданое, да на всё такое прочее. Потом он пошёл на службу. Рано, очень рано, как и отец. И вот теперь Никита говорит, что за верность Годунову обещает вывести его в стольники. А это же деньгами только пятьдесят рублей оклада. Да хлебного. А сколько четей земли в прибавку…

– Митя, Никита сказывал, что напомнил он государю о тебе. Так ты будь там посмышлёней. Знай, что говорить, а о чём умолчать.

– Матушка, твой сын стал большим. Пообтёрся в дальних краях. Там ведь жизнь учит не государю кланяться.

– Во-во, тебе не грех бы тому поучиться! У Никиты хотя бы, – нарочито сердито проворчала Мария Фёдоровна, сдерживая себя, чтобы не улыбнуться в неподходящую минуту, наставляя и в то же время любуясь сыном. – Всё упрямишься, лишний раз поклоном на ударишь. А надо бы – кому надо!..