Снег в августе

Когда он проснулся утром в пятницу, кровать была вязкой от пота. С кухни доносились звуки радио и голос мамы, подпевавшей квартету «Инк Спотс» – они пели песню «Цыганка». Он натянул белые бейсбольные штаны, как ему сказал рабби Хирш, а также белые носки и кеды и белую фуфайку. Но он чувствовал себя странно, как-то мечтательно. Знакомый голос мамы наводил его на мысли о том, что ничего из произошедшего в последнее время в действительности не было. Голос звучал точно так же, как звучал по утрам до того, как Фрэнки Маккарти вошел с заснеженной улицы в лавку мистера Джи. И все остальное было прежним: его стул, письменный стол, набитый комиксами шкаф, окно, открытое на пожарную лестницу. Неужели он оделся в белое, чтобы провести день, лепя из грязи живое существо? Он что, доктор Франкенштейн? Ведь он не в кино, а в реальном мире. Но тут его взгляд упал на обломок гипсовой повязки, на котором рабби Хирш вывел красивую надпись на иврите. Он взял в руки кусок гипса и благоговейно его поцеловал. Ладно, пусть все это случилось на самом деле, все-все.

– Доброе утро, молодой человек, – радостно сказала Кейт Делвин, шуруя кухонной лопаткой в стоящей на плите сковородке. Он пробормотал «доброе утро» и вошел в ванную, чтобы плеснуть в лицо холодной воды и расчесать волосы. Дверь он оставил открытой. Все было как всегда.

– Ну, ты ведь выспался, да? – спросила она. – Уже почти десять.

– Ага, – сказал он. – Спал как убитый.

Он закрыл дверь, пописал и вымыл руки, а заодно осмотрел ванну – не осталось ли на ней следов грязи из парка. Не осталось. Когда он вышел, Кейт положила ему на тарелку три ломтя гренок. Он сел, плюхнул на гренку кусок сливочного масла и посыпал сверху сахаром. Ел он жадно.

– Ну, вот и все, – сказала она, объясняя свое приподнятое настроение. – Я сняла квартиру. Ту самую, с садом.

– Ты шутишь!

– Нет, мы переезжаем туда в середине августа, так что завтра начинаем паковать вещи.

– Но ты же еще работаешь в «Грандвью»?

– Пока да, – сказала она. – По крайней мере – сегодня. Но в Бей-Ридж как раз открывается новый «РКО». Нам круто повезло. – Она смотрела из окна на летнее марево. – Скоро мы отсюда уедем. Хотелось бы побыстрее, конечно.

Ее голос смешался со звуками радио – передавали «Юбилейную песню». Эл Джолсон. Он услышал фразу: ночь была в цвету, но не было сказано ни слова. Кейт говорила о том, что надо сходить в гастроном Раулстона за ящиками, и о том, что в воскресенье он может начать собирать свои вещи. Но он даже не попытался представить себе переезд, новую квартиру и сад. Он мог думать только о предстоящей ночи.

– Иногда плохое случается к лучшему, – сказала она. – Мы можем выбросить из жизни массу мусора и… – Она заметила, во что он одет, и улыбнулась. – Да ты в мяч собрался играть!

– Ага.

– А где?

– Там, в парке.

Тарелка его была уже пуста, и он поднялся, чтобы ее вымыть и поставить на сушку.

– С кем играть-то будешь, с так называемыми друзьями?

– Ну… пока не знаю. Впишусь к кому-нибудь.

– Будь пока поосторожнее с ногой, – сказала она.

И он вышел, с вызовом нацепив на себя значок «Я ЗА ДЖЕКИ». Дошел пешком до синагоги. Он шел быстро, ступая на «новую» ногу. Прямиком на Келли-стрит. Через дверь. В церковь, что вверх по лестнице.

И он склонился над длинным глубоким корытом, бормоча инструкции, полученные от рабби Хирша, будто бы они были частью мессы. Добавил в корыто воды и начал смешивать землю с водой длинной серебряной ложкой – ему нужна была грязь. Он снял рубашку и брюки, чтобы их не запачкать: он должен быть весь одет в белое. А затем он начал лепить из грязи. Тело. Руки. Ноги и ступни. Голову. Периодически отступая назад, чтобы убедиться, что соблюдены пропорции. Лицо он вылепил, орудуя рукояткой тяжелой ложки. Сделал дырку для рта. Разделил ладони и ступни на пальцы.

Он был на берегу Влтавы. Ждал, пока упадет туман. Представил себе красную луну. Пот капал в грязь. Час за часом он продолжал работать, все совершенствуя свое творение. Освещение в церкви перемещалось вслед за солнцем.

Когда он закончил, то обошел, согласно инструкциям, все четыре угла церковного зала, выгреб оттуда руками пыль и посыпал ею грязь. По мере высыхания грязи он сглаживал грубые места на руках и лице – пока это оставалось возможным. Затем он отправился на чердак над парадным входом и нашел там старую стремянку, всю в пятнах краски. Она была именно там, где сказал рабби Хирш. Он спустил стремянку на пол церкви, задевая стены в узком проеме лестницы, и столкнул на пол деревянный ящик для сбора пожертвований. Дотащив лестницу до фронтальной стены, он разложил ее и поставил на нужную защелку. Лестница шаталась и скрипела, когда он поднимался по перекладинам и зажигал деревянной спичкой толстую оплывшую свечу в светильнике. Зал тут же наполнился мягким золотистым светом.