Снег в августе

И тут он почувствовал зверский голод. Майкл спустился в квартиру рабби Хирша, вымыл в умывальнике руки, вытащил из маленького холодильника бутылку с яблочным соком и стал пить прямо из горлышка. Сок был холодным и сладким, но бутылка дрожала в его руке, и с него продолжал капать пот. Он вытерся полотенцем, но пот выступил снова. Майкл сел за стол рабби Хирша, пытаясь сидеть смирно, силясь обуздать свой страх. Его пугало то, что ему предстояло сделать. Пугало то, что все может получиться. Пугало то, что может и не получиться. Нет, все получится. Он в это верил. Он сделает все это по-настоящему. Бог примет его, его веру, его нужду. Все получится. Да. Все получится, все получится.

– Верю, – прошептал он в тишине. – Я верю.

Его взгляд упал на фотографию Лии: жаль, что нельзя с ней поговорить. Жаль, что сейчас невозможно поговорить и с рабби Хиршем. Здесь он был в одиночестве, и поговорить можно было разве что с Богом.

Шепча «Отче наш», он поднялся по темной лестнице в церковь. Больше медлить нельзя. Шабес уже почти наступил. Он натянул чистые белые бейсбольные штаны и белую фуфайку. Посмотрел на то, что он вылепил из грязи. Затем открыл керамическую коробочку и увидел шем: скрученный кусок пергамента шириною в дюйм, столь древний, что на ощупь как кожа. Он подошел к краю бимы и всунул шем в отверстие, которое он проделал для рта. А затем снова взял в руки ложку и краем рукоятки нацарапал на лбу одно-единственное слово.

ЭМЕТ.

Это значит – Истина.

Затем, встав позади головы, он сделал глубокий вдох и, держа ложку надо лбом, начал петь. Нужно было пропеть все буквы алфавита. Сначала английского, затем, на всякий случай, еще и на идише. Алеф-бейс. Каждую букву по семь раз, а затем буквы, образующие то, что сообщил ему рабби Хирш, – тайное имя Бога.

ЯХВЕ.

ЯХВЕ.

ЯХВЕ.

ЯХВЕ.

ЯХВЕ.

ЯХВЕ.

ЯХВЕ.

Тайное имя мощным эхом разнеслось по безлюдному залу церкви.

Затем он семь раз произнес гласные – А, Е, И, О, У – и после них снова имя Бога. И все это время он двигался, выписывая круги, это было что-то вроде танца на продавленной биме, по кругу и из стороны в сторону. Точно так, как предписал рабби Хирш. Он чувствовал, как его тело наполнилось энергией и таинством. Верь, подумал он. Верь. Вот она, каббала. Верь.

Все таинство состоит именно в буквах – об этом ему рассказывал рабби Хирш. В каббале есть и цифры, но буквы главнее: ведь мы из них составляем слова, а слова – это имена, которые мы даем нашей жизни. Словами мы называем руки, ноги и лица. Мужчин и женщин, насекомых, зверей и тварей морских. Словами мы называем океаны, реки и города. Траву. Деревья. Бог дал человеку буквы, и человек составил из них слова, чтобы именовать ими безымянный Божий мир. Майкл помнил это из курса катехизиса: в начале было Слово, и Слово было у Бога…

И Майкл танцевал, пел, повторял буквы по две и по три, пел их, будто священную музыку; в зале становилось все темнее, поскольку солнце уже село, и Майкл все пытался вдохнуть свою волю в безжизненный кусок грязи. Он неистовствовал со словами и буквами, слыша доносящиеся из собственного рта звуки, которых он и не думал произносить, танцуя под музыку, которую никто не играл, поднимаясь к облакам, двигая по небу дворцы, разговаривая с птицами, держась в танце за руки с Мэри Каннингем и графом Монте-Кристо, взмывая ввысь, и падая камнем, и взмывая вновь – вверх, где дождь, огонь, соль и океаны, в самый-самый верх, распевающий буквы, что образуют имена галеонов и ковбоев, пиратов и индейцев, несомый буквами, раскатанный по золоту небес, над сумасшедшим миром, над Бруклином, над Ирландией, над Прагой, над полями Бельгии.

А затем он упал на колени в полном опустошении. В нем больше не осталось слов. И букв тоже не осталось. И музыки. Ему захотелось забыться сном без сновидений. Прямо здесь, в этой милой пыльной темноте. Ему послышался крик птицы, будто наступило утро. А затем собачий лай. Но он не поднялся. Он распластался на полу, лицом к ковчегу.

И грязь засветилась изнутри.

Темно-малиновым светом.

Затем ярко-красным. Будто раскаленная железка в печи. Майкл вскочил на ноги, сердце его забилось от страха.

Он отступил, боясь посмотреть в корыто, удалился в тень, но свечение становилось все ярче. Две минуты. Пять минут. Десять. Будто разгорались угли в глубине священной печи.

И тут по церкви пронесся ледяной сквозняк. Горящий фитиль в неугасимом светильнике замерцал. Со скамей поднялась пыль, клоки паутины пришли в движение. Что-то грохотало по полу. Дребезжали стекла в окнах. Майкл почувствовал, как дрожит пол, и услышал дикий звук: это с крыши взмыли в воздух птицы, а затем очень высокий звук, будто собачий свисток, он резал уши и буравил мозг.

А затем наступила тишина.

Единственное, что он слышал, – стук собственного сердца.

Сквозняк внезапно прекратился.

Две темные руки схватились за края корыта, и из него поднялся Голем.

Да, это был он.

Голем.

Все оказалось правдой.