Снег в августе

Голем какое-то время сидел неподвижно. Затем снова взглянул на фотографию Лии, и Майклу это напомнило историю о том, как Голем в Праге влюбился в девушку по имени Двореле. Это была печальная история, но она также говорила и о том, что Голем не только лишь следовал указаниям. У него были собственные чувства, собственные мысли. Майкл забеспокоился о том, в состоянии ли он окажется полностью контролировать создание. А потом заметил, что взгляд Голема упал на шофар, лежавший на нижней полке. Создание встало и осторожно взяло шофар двумя гигантскими пальцами.

– Рабби Хирш пытался на нем играть музыку, – сказал Майкл и улыбнулся. – Но у него не получилось. Может быть, у тебя… А ты мог бы им передать сообщение? Они сейчас в своей бильярдной. Ну, чтобы они знали, что мы идем к ним.

Голем мягко вздохнул, взял Майкла за руку и повел его по лестнице в церковь. Там Голем остановился, держа шофар обеими руками, и склонил голову перед ковчегом. Затем, сопровождаемый Майклом, он прошел в конец зала и поднялся по лестнице на чердак. Похоже, он знал, куда идти. Он подошел к очередной двери и рванул на себя, чтобы открыть. Они вышли на маленькую плоскую крышу. В одно ослепительное мгновение Голем увидел миллионы огней, разбросанных в темноте аж до самого Манхэттена. Это была не Прага. Он замер на месте. Майкл молчал. Августовская жара была убийственной, ни ветерка. С высоты Майкл разглядел неоновую вывеску «Грандвью», небоскреб Вильямсбургского банка и арку Бруклинского моста, а слева, в темной гавани, бледно-зеленая и крошечная, стояла статуя Свободы. Кое-где люди пережидали жаркую ночь, разложив одеяла на крышах и пожарных лестницах.

Голем поднес шофар ко рту.

И сыграл длинную душераздирающую ноту. Она будто бы прорвала дыру в этой изжаренной ночи.

И сыграл еще одну.

А затем третью.

Майкл попятился назад, испугавшись мощи и неистовства этих нот, извлеченных из бараньего рога. Нот старых, как мир.

Но Голем положил ему руку на плечо. Подбадривая его. И предупреждая. Прося подождать. Без слов говоря о том, что сейчас должно кое-что начаться.

И оно в самом деле началось.

Пошел снег.

Миллионы снежинок, сверкающих и красивых, спускались с неба в августовскую ночь. Они были черными, когда Майкл смотрел на них снизу вверх, и сияюще-белыми на уровне глаз; они таяли на горячих крышах, потной листве, размягченном асфальте и знойной стали автомобилей.

Снег.

Его подхватил внезапно налетевший ветер с гавани. Это была прямо-таки метель. В воздух большими стаями поднялись птицы, лаяли собаки, открывались окна.

Снег – в августе.

Голем улыбнулся. Он отдал Майклу шофар, и мальчик повел его через синагогу. Теперь мы это сделаем, подумал он. Готов ты к этому или нет, Фрэнки, но ты будешь иметь дело с нами. Он оставил шофар на столе в кухне и вышел на Келли-стрит; Голем проследовал за ним, пригибаясь, чтобы не врезаться в притолоку. Августовский снег валил по полной. Дети бежали сквозь снегопад с визгом и криками. Старуха вышла на крыльцо, посмотрела на падающий снег, сложила руки и принялась бормотать молитвы. Майкл услышал волчий вой ветра, как в «Арктической ярости», и буря усилилась. В бурлящем и крутящемся вихрями безумии внезапно налетевшей бури никто не заметил белого мальчика и его огромного черного спутника.

Майкл молился. На английском, латыни и идише. Молился Богу, Деусу и Яхве. Благодарил, благоговел. И шел, не оглядываясь назад. Он шел и шел вперед, во главе процессии из двоих идущих; босые ноги Голема давили пустые жестянки из-под супа, лицо его выражало безжалостность, накидка развевалась по ветру. Снегопад был настолько плотным, что их совсем не было видно, и при этом Майклу не было холодно. Под прикрытием ослепительного снега они дошли до переулка за заброшенной громадой «Венеры», где Фрэнки Маккарти когда-то угрожал Майклу ножом. Затем они дошли до Эллисон-авеню. На другой стороне улицы располагалась бильярдная «Звезда» – над входной дверью красовался шестифутовый транспарант «ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ ДОМОЙ, ЛЮБИМЫЙ ФРЭНКИ». Из снежной пелены возник бездомный пес и свернулся калачиком у входа в заведение.

– Они там, внутри, – сказал Майкл, стоя у заброшенной кассы под вывеской «Венеры». – Мы пойдем туда и разберемся с ними.

Голем положил руки на голову Майкла. И наморщил свой лоб. Напористый снег приутих, а затем вновь пустился в пляс и пошел еще сильнее. Майкл посмотрел в грязное стекло разбитой будки, в которое он уже как-то раз смотрелся в новом костюме в пасхальное утро. Но он не увидел своего отражения. И Голема не увидел.

Господи Иисусе, подумал он. Мы стали невидимыми!

Он пошел дальше по улице, Голем за ним; они шагали сквозь бурю, направляясь к двери бильярдной. Подошел бродячий пес, крупный, черный и мускулистый, собака их учуяла, но не увидела, лишь прорычала баритоном. «Стики?» – прошептал Майкл, и пес гавкнул в ответ. О папочка. О папа, спасибо тебе.