Снег в августе

– Моя лошадь пришла первой! – сказала она. – Вот что я тебе скажу. Тебе можно верить! Потому что это все из-за тебя, Майкл. Помнишь, ты мне рассказал свой сон? Мы кое-что в нем сумели разгадать. Но я никак не могла понять, при чем тут шляпа-котелок. День и ночь про это думала. А тут вчера в списках в «Дейли ньюс» я увидела, что в Белмонте третьей пришла лошадь, которую звали – как ты думаешь? – Котелок! Я сказала себе: вот! Бог послал мне Майкла, чтобы сообщить мне, кто придет первым! Я прямо нутром почуяла. Он послал мне этот сон через тебя. Я сбегала через улицу и поставила пятерку на Котелка у букмекера, и, чтоб мне провалиться, тот приходит на полтора корпуса впереди, и мне платят двадцать два к одному. Мне привалило, Майкл!

Она обняла Майкла и вложила ему в руку купюру.

– Майкл, я с тобой, – сказала она, – пусть тебе и дальше снятся сны.

Она удалилась, пританцовывая, и Майкл раскрыл ладонь. Пять долларов. За ночной кошмар! У него раньше никогда не было собственных пяти долларов, и, пока он спешил к мессе, голову его начали заполнять всяческие вещи: цветы маме, коробку конфет ей же, книжки с комиксами или даже книга в твердой обложке. Или отдать маме всю пятерку, чтобы побыстрее накопить на проигрыватель. А может быть, пригласить на свидание Мэри Каннингем. Пойти попить лимонаду. Или сходить вдвоем в «Грандвью» – в день, когда мама не работает. Ему еще не приходилось куда-либо ходить с девочками, а о свиданиях он знал из кинофильмов, комиксов про Арчи и подростка Гарольда из «Дейли ньюс». И Сонни рассказывал о всяких штучках, которые проделывают с девчонками. В кинотеатре на балконе. В парке.

Он повернул на Келли-стрит, мчась вприпрыжку, думая о девчонках и о том, что рассказывал Сонни о них, как у них там все устроено. Ему было интересно, что подумала Мэри Каннингем, когда увидела его в новом синем костюме, и что бы она подумала, если бы он заговорил с ней на идише или начал цитировать что-нибудь из мессы на латыни. Подумала бы, что он чокнутый? Или наоборот, что он самый умный парень, которого она когда-либо встречала? Мысли его продвинулись и дальше – например, каково было бы дотронуться до ее кожи или поиграть с волосами, – но тут он подумал, уж не греховные ли это помыслы.

А затем он остановился у синагоги, услышав низкий сердитый звук, будто похоронное причитание. Звук был полон боли, глубокой и безнадежной.

Он завернул за угол, откуда раздавался звук, и увидел рабби Хирша с серым, как пепел, лицом и сведенными в гневе и скорби челюстями. В его руках была грубая тряпка, и он яростно тер фасадную стену синагоги. Кто-то нарисовал на грязно-белых кирпичах дюжину красных свастик. А на заколоченной парадной двери было намалевано: БЕЙ ЖИДА. Болезненная ярость рабби не улеглась даже при виде Майкла.

– Как они могли? – кричал он горько. – Кто это сделал?

Майкл положил ему руку на плечо, пытаясь успокоить, но рабби отпрянул от мальчика, кипя гневом, и схватился за штакетник, чтобы не упасть. Майкл отошел, чувствуя себя прибитым и глупым и заодно беспокоясь о том, что краска может испачкать его новый костюм. Рабби взял в руки швабру и бил ею по свастикам, размазывая свежую красную краску.

– Ждите меня здесь, – сказал Майкл. – Никуда не уходите.

Он побежал в собор Святого Сердца, в боку кололо, пот заливал свежую рубашку. Останавливаясь передохнуть, он видел перед собою бледного рабби Хирша, и ярость гнала его дальше. Вокруг собора было полно прихожан в украшенных цветами шляпах и мальчишек-газетчиков, продававших «Тэблет». Будто бы вся округа собралась на десятичасовую торжественную мессу, чтобы отметить воскресение Иисуса. Майкл протиснулся сквозь толпу, подгоняя себя: шевелись, черт возьми, шевелись, и через ступеньку вознесся по лестнице в собор.

Девятичасовая месса уже закончилась, но скамьи были почти все заняты, люди хотели послушать десятичасовую мессу, которую пели сразу три священника. Майкл посмотрел вверх и увидел, что на галерее уже собираются мальчики-хористы. Привратник попытался его отстранить, но Майкл отодвинул его в сторону и поспешил по проходу в ризницу. Он чуть успокоился, увидев отца Хини сидящим на стуле и курящим сигарету: его обязанности на этом были закончены. Трое других священников помогали друг другу обряжаться в роскошные, шитые золотом белые облачения, используемые для пасхальной службы.

– Отец Хини! – прошептал Майкл. – Послушайте, там… мне надо… вы не могли бы…

– Сделай глубокий вдох, малыш, – пробормотал святой отец, – а потом уже говори.

Отец Хини выслушал рассказ Майкла, который говорил вполголоса, чтобы не отвлекать других священников, занятых переодеванием и своими разговорами. Отец Хини переменился в лице. Посреди лба его появилась глубокая вертикальная морщина.

– Я позвоню копам, – сказал он, резко встав и направившись к раковине, чтобы затушить окурок.

– Нет, не нужно, святой отец. Копам наплевать, мы никогда к ним не обращаемся, они… давайте сами ему поможем.

– А почему?