Снег в августе

Копы пожали плечами и удалились. Майкл повесил пиджак и галстук на изгородь поверх пальто Чарли Сенатора и присоединился ко всем. Они терли и пыхтели почти в полной тишине. По глазам было видно: каждому есть что вспомнить – будто бы то, что эти глаза видели несколькими годами раньше, помогает им работать. Майкл вскоре выдохся, но заставил себя продолжать, вспоминая черно-белые кадры из кинохроники, что он видел в «Венере», – мужчин, превратившихся в живые скелеты, женщин с пустыми глазницами, горы трупов. Думал о мертвых солдатах, занесенных снегом. И поглядывал на рабби Хирша, но тот был полностью погружен в себя, безмолвно шевеля губами в такт ударам, которые он наносил по ненавистной красной краске. Под его ударами исчезло слово БЕЙ. Затем ЖИДА. А потом еще одна свастика.

Наверное, он думает о ней, подумал Майкл.

О своей жене.

О Лии.

В какой-то момент по Эллисон-авеню прошествовал Фрэнки Маккарти с четырьмя «соколами»; они остановились на дальнем углу у арсенала. По их меркам, подумал Майкл, это раннее утро. Обычно до полудня они на улицах не появлялись. Они распили кварту пива «Рейнгольд», натянув на лица ухмылки; один отвесил какую-то остроту, от которой остальные засмеялись. Они прекрасно понимали, что от группы людей с тряпками лучше держаться подальше. Майкл подумал: ну подойди же, Фрэнки, выкрикни что-нибудь про жидов, давай же. Эти люди вышибли дух из вермахта, Фрэнки, и отделали Тодзе. Давай же, ублюдок.

Чарли Сенатор тоже какое-то время смотрел на «соколов», будто бы подумав о том же самом; затем он вернулся к работе, стараясь ступать на целую ногу, когда орудовал тряпкой. «Соколы» прикуривали и побрякивали мелочью в карманах, наблюдая за тем, как христиане отмывают синагогу от свастики; затем вся компания, вихляясь, проследовала по направлению к парку.

Наконец все отчистили. Там, где были нарисованы свастики, стена стала светлее. Но светлые пятна были неправильной формы, и по ним нельзя было догадаться, что здесь было намалевано в пасхальное утро. Рабби Хирш сновал туда-сюда по ступенькам, ведущим к заколоченной двери, внимательно осматривал стены и снова возвращался ко всем остальным. Он все еще качал головой, горестно скривив рот. Мужчины отмыли руки и принялись надевать пиджаки и галстуки. Отхлебывали кофе, курили, уплетали булочки. Теперь они выглядели неуклюже – в основном молчали, уставившись на стену, тротуар или в небо. Майкл думал: они ведь наверняка воевали бок о бок с евреями. Но им нечасто приходилось видеть раввина. Синагога была для них такой же чужой, как для Майкла в то утро, полное льда и снега. Он увидел, как рабби Хирш протягивает ладонь, чтобы пожать кому-то руку, но руки его оказались в краске.

– Спасибо, джентльмены, – хрипло сказал рабби.

– Рабби, возьмите это, руки ототрете, – сказал мистер Галлахер, окуная тряпку в растворитель. – Воняет, но отмывает.

– Спасибо вам, и вам, отец Хини, спасибо, – сказал рабби, оттирая руки. – И тебе, Майкл…

Его тело содрогнулось, будто от подавленного рыдания, но он не заплакал.

– Я хочу, чтобы в синагогу все вы пришли, – сказал рабби. – Мы могли бы устроить большой седер вместе… Но у меня там нет еды, только чай, и маца, и…

– Да все в порядке, рабби, – сказал отец Хини. – Как-нибудь в другой раз.

Рабби с достоинством поклонился ему. Майкл посмотрел в его глаза: тот явно не верил, что когда-нибудь наступит этот самый «другой раз». Все они вернутся в свой мир, а он останется в своем.

– Увидимся, рабби, – сказал мистер Галлахер, взял ведро и вылил растворитель в ливневку, кивнув остальным, чтобы те разбирали швабры. – Уходим, – сказал он. – Сегодня чудесный день.

Чарли Сенатор взглянул на свои часы, потом на отца Хини.

– Ну, – сказал он, – пойду, пожалуй, выполню свой пасхальный долг.

– Уже выполнил, – сказал отец Хини, вытряхивая из пачки сигарету.

22

В тот вечер, повесив на место костюм и приняв ванну, чтобы смыть с себя запах растворителя, Майкл отдал матери пять долларов. Он объяснил ей насчет миссис Гриффин, но не стал вдаваться в детали своих снов.

– Ох, Майкл, ты должен оставить их себе, – сказала она, держа бумажку за углы. – Это же был твой сон.

– Нет, давай-ка начнем копить на проигрыватель. – Он рассказал ей о композиторах, которых упоминал рабби Хирш, отыскав их имена в своей записной книжке. Смéтана, Дворжак, Малер. – Мы сможем услышать всю музыку, которую не передают по радио.

– Ну да, так будет честно, – сказала она и положила купюру в свой кошелек.