Снег в августе

Он попытался объяснить Майклу, как остатки его паствы, старые и согбенные, будут сидеть дома в ожидании момента, когда их капризные, ненавидящие стариков дети подберут их и отвезут куда-нибудь. Кого-то отправят самолетом во Флориду. Кого-то на машине в Нью-Джерси. Кого-то на электричке до Лонг-Айленда. Не отвезут лишь сюда. Несмотря на то, что здесь они действительно нужны.

– Ведь когда приходишь на седер, все тяжелое уже позади, тяжелая часть года, тяжелая часть жизни, – сказал рабби. – И мы становимся все вместе, и это значит, что мы выживем еще один год.

Но в этом году никто не придет, и Майкл чувствовал, как комнату заполняет туман одиночества.

– А давайте тогда к нам, рабби? – сказал он. – Устроим седер вместе.

– Нет, – твердо ответил рабби, затем вздохнул и чуть просветлел лицом. – На следующий год у нас будет седер. И мы пришлем приглашение Джеки Робинсону.

Они поговорили еще; рабби все тер и подметал комнату, а Майкл впервые заварил чай.

– А почему и Песах, и Пасху отмечают примерно в одно и то же время? – спросил мальчик. – Как раз перед открытием сезона[35]?

Рабби улыбнулся:

– Открытие сезона я не знаю, но все остальное просто. Знаешь «Тайную вечерю»? Ну, эту знаменитую картину? Где они ужинают перед Пасхой?

– Конечно, знаю.

– Так вот, Тайная вечеря – это был седер, – сказал рабби. – Иисус и его друзья собрались вместе, чтобы возблагодарить Господа за освобождение от египетского рабства.

– Вы шутите!

– Нет. Так что бери-ка этот хамец и ступай домой. Уборку мне нужно закончить самому.

Майкл взял пакет и направился к двери. Взявшись за дверную ручку, он помедлил и повернулся к рабби, который доставал из коробки стальную мочалку для посуды.

– Рабби?

– Да.

– У меня к вам есть вопрос.

– Да?

Два вопроса. Не один. Два. Спроси. Нет, не надо. Ну спроси же. Давай спрашивай. Давай. Давай.

Майкл набрал в легкие воздуха и задал первый вопрос.

– Если Бог наслал казни на фараона, чтобы спасти евреев, – сказал мальчик, – почему же он ничего не наслал на нацистов?

Рабби застыл на месте. Руки его безжизненно болтались по бокам туловища.

– Я не знаю, – прошептал он шершавым от отчаяния голосом. – Не знаю.

Он сказал это как раввин, который не слишком почитал Бога и уж точно не любил Его. А может быть, уже и вовсе в Него не верил. Второго вопроса Майкл не задал. Не стал спрашивать, что произошло с женой рабби.

21

Утром в пасхальное воскресенье Майкл шел по Эллисон-авеню, глядя на свое отражение в стеклах витрин. Святые отцы рассказывали им, что Пасха – это праздник, посвященный воскресению Иисуса, которое доказало, что он бессмертен; в округе все придерживались иного мнения. Это был праздник обновок. Идя по улице в новом синем костюме, белой рубашке, галстуке в полоску и начищенных черных ботинках, Майкл думал, что он выглядит старше и более матерым, что бы там ни значило это не вполне понятное слово. Еще не мужчина, но уже и не мальчик.

Он увидел, как из своего дома, что наискосок от фабрики, выходит девочка по имени Мэри Каннингем. Худая, с длинными каштановыми волосами, она была одета в легкое синее пальто и соломенную шляпку с пластмассовыми цветами по ободу. Она улыбнулась ему каким-то совершенно новым для него образом. Она была из его параллели в школе Святого Сердца; поскольку девочки и мальчики учились раздельно, они могли видеть друг друга лишь на школьном дворе и на улице.

– Счастливой Пасхи, Майкл! – сказала она с улыбкой. В отличие от других девочек-ровесниц, она не носила брекеты. Зубы у нее были твердые и белые, совсем как у Ланы Тернер.

– И тебе того же, – сказал он.

– Классный костюм, – сказала она.

– Мне тоже нравится, – сказал он. – На мессу пойдешь?

– Конечно, – сказала она. – Мы же обязаны быть, да? Мне только надо папу с мамой дождаться.

Его собственная мама ушла на восьмичасовую мессу, и Майкла это вполне устраивало. Он не хотел, чтобы мама вела его на мессу, словно первоклашку.

– Увидимся там, – сказал Майкл Мэри Каннингем и зашагал дальше в это яркое весеннее утро. С противоположной стороны улицы его неожиданно позвала миссис Гриффин. На ней был бежевый плащ, она шла на высоких каблуках и заливалась истерическим смехом.

– Майкл, Майкл, эй, Майкл Делвин! – закричала она, оглянулась, нет ли поблизости машин, и ринулась через улицу к нему. – Ты слышал новость?

– Какую новость? – Она была в большем возбуждении, чем когда закончилась война.

– Разве мама тебе не сказала?

– Нет.