Снег в августе

Майкл встал, держась за фонарный столб. Шея болела. Щека горела. Он посмотрел на маму. На ее лице была страшная маска гнева и унижения. Одной рукой она запахнула блузку, другой обняла Майкла.

– Эй, леди, вы в порядке? – крикнул кто-то из квартиры сверху.

– Мы должны идти, – прошептала Кейт сыну. – Нужно уходить отсюда. Давай, уходим.

31

Этим вечером она больше не проронила ни слова и утром тоже. Он спрашивал у нее одно и то же: ты в порядке? Может, надо к доктору сходить? На первый вопрос она качала головой утвердительно, на второй – отрицательно. На завтрак Майкл заварил чай. Затем спустился в продуктовую лавку Тедди, одной рукой упираясь в стену, а второй держась за перила, и принес ей песочный торт. Ее любимый. Она ткнула в кусок торта вилкой. Он сказал ей, что сходит в подвал – проверить горелку под бойлером. На самом деле он взял стикбольную биту в качестве трости и вышел из подъезда, направляясь к Келли-стрит.

Округа еще только начала просыпаться. На улицах еще были видны клочья утреннего тумана. Он пошел длинным путем через авеню Мак-Артур, из-за трости шел медленнее, чем хотелось, – ему нужно было, чтобы рабби Хирш поговорил с его мамой. Отца Хини больше здесь не было. Сообщать о произошедшем соседям он тоже не хотел, чтобы мама не испытывала стыда. Копов он тоже вызвать не мог. Ему нужен был рабби Хирш. Его мягкий голос. Его юмор. Его мудрость. И вот наконец он свернул на Келли-стрит.

И остановился перед дверью, будто прибитый.

Кто-то вырезал на двери свастику. Выдолблено было грубо, будто открывашкой для консервов. Он заколотил в дверь, зовя рабби Хирша, затем принялся стучать битой, чтобы погромче.

И тут он увидел его.

Рабби лежал в водостоке между двумя припаркованными авто. Как тот нищий, что умер во время бури. Там, в конце улицы, наискосок от арсенала – на углу, где никто не жил.

– Рабби Хирш! – Майкл заковылял к нему.

Но ответить рабби не мог. Его лицо было покрыто запекшейся кровью. Под правым глазом зияет рана. Челюсть бессильно отвисла. Передние зубы вылезли из десен. С левой стороны головы огромная шишка, из левого уха идет кровь – капает на асфальт, в лужу.

Майкл поднял биту, вскинул голову и зашелся криком.

Нееееееееееееееееееееееееееет.

Весь мир стал красным, как его ярость, и он бил битой по багажнику одной машины и по стеклам второй, бил по воздуху и по земле, изрыгал проклятия и скрежетал зубами и снова колотил по автомобилям, а рабби Хирш все лежал, и люди кричали что-то из окон, издалека, оттуда, где жилые дома, а он причитал, обращаясь к небу, выл, как волк, выл, как дух смерти – банши.

Нееееееееееееееееееееееееееет.

Приехали скорая и полиция, набежала толпа детей и женщин, подтянулись и владельцы авто. Санитар сказал: живой. Пока рабби Хирша уносили на носилках и грузили в карету, один из копов спросил его, не он ли это сделал с раввином, а кто-то закричал: смотри, что с моей тачкой сделали! Кто, мать вашу, заплатит за ремонт? Другой коп ему: не волнуйся, по страховке компенсируют. А тот: нету у меня твоей чертовой страховки! А потом появился мистер Галлахер, он ехал мимо на работу; он сказал копу: этот парень не мог этого сделать, мы с ним вместе свастики в последний раз отмывали, это хороший мальчик, и к тому же у него нога в гипсе, ради всего святого, и ведь его чертова бита – она же не в крови.

– А машины? – спросил коп. – Кто машины-то разбил?

Мистер Галлахер ему: найдете, кто избил этого раввина, и сами все поймете.

Пока они беседовали, в голове Майкла проносились сцены насилия. Он представил себе, как Шатун, Тормоз и прочие момзеры пинают дверь и ржут, а кто-то вырезает на ней свастику; вот рабби Хирш пытается сопротивляться, как он это пробовал на Эббетс-филд, и в конце концов падает между авто, и на него сыплются удары – кулаки, ботинки, палки. Эх, если бы он был там, да вместе с папой, и псом Стики, и отцом Хини, и Чарли Сенатором. Вот тогда битва была бы честной. Он представил, как мама рассказывает папе о случившемся на Эллисон-авеню и как они посмели тронуть ее. И представил, как папа взял свою М-1 и отправился охотиться на «соколов». Как жаль, что не вышло. Прийти и вломить им.

Полицейским он ничего такого не сказал. После того как рабби Хирша подняли в карету скорой, мистер Галлахер отвез Майкла домой. Не волнуйся, сказал старик. Копы их поймают. Майкл ему не ответил.

Поднимаясь по лестнице, он почувствовал, что все тело немеет и цепенеет: силы куда-то улетучились. Он схватился за перила, чтобы удержаться в равновесии, и с усилием преодолел последний пролет лестницы. Мама сидела на том же месте, на котором он ее оставил, но ее оцепенение вдруг прошло. Она встала на ноги и подошла к сыну.

– Боже правый, сынок. Что стряслось? – спросила она.

Он ей рассказал. И разревелся, а затем снова пришел в ярость. Он бил кулаками по воздуху. Скрежетал зубами.

– Я их поймаю! – кричал Майкл. – Пойду в бильярдную и поубиваю всех! Мне плевать, что они со мной сделают. Я их убью, убью, убью!

– Не связывайся с ними, сынок, – прошептала она, обнимая его, пока ярость не утихла. – Мы уедем.