Снежинка

Проснувшись, я нашла под подушкой письмо. Наверное, ночью мама услышала шум воды в ванной. Я открыла конверт, и мне в ладонь выпала крохотная ракушка. Я тотчас ее узнала — это одна из моих любимиц. Она называется эпитонией, или винтовой лестницей, потому что изнутри ее спираль устроена именно так.

Ракушки помогают. Собирай их на пляжах. Промывай под краном. Носи в карманах как обереги. Раковины умеют слушать. Ракушки — это окаменелые мысли, окостенелые сны. Они знают, каково покидать себя, оставляя позади холодную костяную эхо-камеру в ожидании, что их череп займут другие.

Я держала малюсенькую белую ракушку на ладони. Снаружи она — как штопор. Изнутри — как винтовая лестница, ожидающая, пока по ней не скатится сон.

Теория литературы

Единственное, чему я научилась в колледже, это скрытность. Главным образом я скрывала свою родню. Не то чтобы я никогда о ней не говорила. Напротив, я постоянно упоминала родственников в разговорах, превращая их в мрачных персонажей гротескных романов Патрика Маккейба. Вот почему я обозлилась, когда Ксанта вынула из моей тетради листок бумаги и, нахмурившись, стала его изучать. Это было мамино письмо. Письмо, в котором лежала эпитония.

— Это ты написала?

— Нет, отдай.

Еще раз взглянув на письмо, она вернула его мне.

— Если ты его написала, то надо его отправить.

— Оно не мое.

— Тогда кто его написал?

— Мама.

— Она поэтесса?

— Куда там! — Я рассмеялась.

— Ну, это талантливо написано.

— Это чепуха на постном масле.

— Нет, правда, у нее талант.

Я не могла понять, чего она хочет — польстить или поддеть.

— Это никто не напечатает.

— Еще как напечатают. Я бы хотела с ней познакомиться. С твоей мамой.

— Познакомитесь на Рождество.

На зимние каникулы Ксанта собиралась поехать знакомиться с семьей своего нового парня. Поскольку дорога к ним шла через нас, в Стефанову ночь, мы с ней собрались пить в пабе горячий виски. Я уже решила, что надену.

Тем утром я пошла в спортзал. Мой комплекс ограничивается беговой дорожкой, потому что это единственный тренажер, которым я умею пользоваться. Мне не хватает уверенности в себе, чтобы с идиотской ухмылкой попытаться управиться с остальными. Все равно я не настолько накачанная, чтобы идти в зону силовых тренажеров. Мне страшно, что меня сшибут с ног или отпихнут парни с роскошными бицепсами.

Я пробежала десять километров. Иногда я вступаю в пассивно-агрессивное соревнование и пытаюсь обставить соседей по дорожке, особенно если они симпатичные. Какой бы опустошенной я себя ни ощущала, последний километр я всегда пробегаю на полной скорости — просто чтобы почувствовать, что по-прежнему существую. Грохот сердца заставляет осознать: я здесь. Я жива.

* * *

После зала я встретилась с Ксантой и Орлой у гуманитарного корпуса. Мы устроили пикник: взяли большую пачку чипсов и ржаные булочки. Я купила хумус, чтобы макать в него свою булку.

Лучше было бы обойтись без Орлы. Наши разговоры становятся интересней, когда Ксанте удается от нее отделаться, но, когда она с нами, мы ее терпим — ужасно так говорить, но это правда. Ксанта стала заманивать меня на занятия йогой.

— Я бы с удовольствием, — ответила я, — только... это таким средним классом отдает!

— Сама ты средний класс, — сказала Ксанта.

— Неправда. Я фермерша.

— Ерунда. Ты покупаешь хумус в «Теско». Смирись, ты средний класс.

— Ладно, но ты тоже.

— Я не отрицаю своих привилегий. Я с ними смирилась. Научилась быть благодарной. Пытаюсь избавиться от ненависти к себе.

— Но моя семья не считается зажиточной, ни у нас в деревне, ни вообще, — защищалась я.

— Ой, да ладно. Тебе хватает денег на учебу в колледже, дешевое вино на вечеринках и пачку чипсов по пути домой.

— Это правда.

— Принадлежность к среднему классу не делает тебя плохим человеком.

— Да, только избалованным.

— Отлично, я собиралась начать заниматься йогой, но теперь буду просто упиваться чувством вины за привилегии среднего класса, — жалобно произнесла Ксанта.

— Я не о том.

— А о чем?

— Ни о чем. Не слушай меня.

— У тебя что сейчас? — спросила Ксанта, когда я собралась уходить.

— Теория литературы.

— Ты имеешь в виду вокабуляр для задротов?

— Я имею в виду, что ты недалека от правды.

* * *

Семинары — это боль. В конце прошлой пары ассистентка-преподаватель спросила нас, согласны ли мы с французскими структуралистами. Последовало долгое молчание, во время которого мы все сосредоточились на том, чтоб оставаться невидимыми. Несколько храбрых голов сделали неопределенное движение, не решаясь ни кивнуть, ни покачать — так, не зная, как точно пишется слово, калякаешь буквы одну поверх другой. Преподавательница выдохнула и сказала:

— Мы все находимся во власти языка. Класс!

Все переглянулись, пытаясь подглядеть правильную реакцию. Мы так и не поняли, серьезно она говорила или иронизировала, но на всякий случай посмеялись.

На этой неделе мы учились применять к текстам психоанализ. Уверенности в рассуждениях о прочитанном сразу прибавилось. Семинар превратился в заумное фривольное бинго с двусмысленностями вместо чисел.

— Холмс и Ватсон — несомненно, любовники.