Снежинка

Ложиться спать мне было страшно. Хотелось пойти и постучаться в дверь трейлера, но я уже не ребенок. Пора перестать выглядывать из окна спальни в поисках полной луны. Я попыталась воткнуться в телефон, но интернет был слишком медленный. От прохладной стороны подушки казалось, словно моя голова покоится на воде. А потом вспомнилось, как однажды мама искупала меня в молочной ванне.

Прокравшись вниз по лестнице, я накинула поверх пижамы одну из курток Билли, открыла заднюю дверь и с облегчением ощутила на лице ночной ветер. В свете моего телефонного фонарика телятник походил на серебряный замок. Я взяла бидон и пустое ведро.

Молоко шелковой струей ударило в дно ведра. Почувствовав, что кто-то схватил меня за локоть, я обернулась и увидела теленка, посасывающего мою руку. Он отступил в глубину хлева. Я протянула к нему руку и пошевелила пальцами. Он снова подошел, наклонив голову. Наконец, обнюхав меня и лизнув кончики моих пальцев, он позволил просунуть их себе в рот.

Расстроенный, что не сумел добыть из моих пальцев желанное молоко, он сосал их все сильнее. Во рту у него было тепло. Я ощущала ребрышки на его нёбе. Вынула руку. По ней тянулась слюна, соединяя пальцы перепонками.

Я поволокла тяжелое ведро к задней двери. Оно стукалось о ногу.^. В поле ревела корова. Направив на нее фонарик, я увидела, что она телится, опустившись на колени. Теленок все еще был в амниотическом мешке.

Я знала, что это плохо. Обычно розовый воздушный шар рвется и несколько часов свисает с коровьего хвоста, пока не придет Джейкоб и его не съест. Я смотрела, как корова выталкивает из себя мешок, будто гигантского кальмара. Он склизким пузырем соскользнул в траву. Стоит только ткнуть его, и он лопнет. Я понимала, что надо позвать Билли, но не знала, как объяснить, что я забыла во дворе в такой поздний час. И так устала, что даже не была уверена, что это происходит на самом деле.

* * *

Медленно, стараясь не расплескать ни капли из ведра, я поднялась по лестнице, наполнила ванну горячей водой и вылила в нее молоко. Оно расползалось под водой, словно дым. На поверхности, сцепившись стеблями, плавали веточки сушеной лаванды. Мама бросала в ванну симпатичные белоголовые сорняки из сада, похожие на побеги гипсофилы, но я от них покрываюсь сыпью.

Однажды, когда мне приснился очень плохой сон, мама искупала меня в молочной ванне. Я разбудила ее, забравшись к ней в кровать и коснувшись холодными пятками ее сонных ног. Когда она открыла глаза, я на мгновение затаила дыхание, но она не стала рутаться. Выпроводив меня из постели, она отвела меня в ванную и велела раздеться, пока она принесет из телятника молоко. Я стояла на холодной кафельной плитке в предутренней тишине и, скрестив руки на плоской груди, смотрела, как из кранов хлещет вода. По загривку рябью бежали волны мурашек. Мертвенный свет окрашивал все синевой.

Мама вернулась с тяжелым ведром молока, зажав в кулаке букетик маргариток из сада. Я переворачивала их, сидя в ванне, и смотрела, как белые зонтики с пурпурными кончиками лепестков подпрыгивают на воде вверх тормашками.

Она попыталась научить меня задерживать дыхание под водой. Продержавшись полсекунды, я с плеском вынырнула на поверхность. Она снова толкнула мою голову под воду, но я укусила ее за палец. Тогда она за волосы вытащила меня из ванны и выдернула пробку. Я смотрела, как слив глотает головки моих маргариток.

— Теперь ты довольна? — заорала мама. Ее крик эхом отскакивал от стен ванной. Я истошно рыдала. — Держи голову под водой, — велела она. — Это поможет от снов.

Поэтому я постаралась изо всех сил. Я оставалась под водой, пока горячие цвета не засверкали и не прожгли дыры в моих веках. Когда я поднялась из-под воды, у меня горело горло, но к маме вернулось хорошее настроение. Собрав пористые желтые сердцевинки маргариток, она принялась кругами втирать их мне в спину^, а потом грубыми, быстрыми движениями обсушила меня полотенцем.

— После этого будешь спать крепким сном, — сказала она, щекоча дыханием волоски у меня в ухе. — Крепким сном, — повторила она и оказалась права: после молочной ванны сновидения ушли.

Молочная вода обожгла мне палец ноги, потом ступню, наконец достигла подбородка и озером разошлась вокруг шеи. Сливки поднялись кверху, на поверхности свернулись белые островки. Из ванны поднимались клубы пара, и я все туже наматывала цепочку пробки на большой палец ноги, пока боль не стала ощутимой.

Я лежала в воде враскоряку, пока кончики пальцев не сморщились, как у мудрой старухи. Торчащие из воды коленки мерзли. Прижав к груди веточки лаванды, я притворилась трупом в гробу или обнаженной невестой. Провела букетом вверх-вниз по телу, изгибаясь, чтобы дотянуться до задней поверхности бедер, и поглаживая каждый участок кожи. Лицу от цветов стало щекотно.

* * *

Под душем, вымывая из волос молоко, я позволила себе заплакать. Слезы приносят облегчение, утешение, как когда я касаюсь своего тела перед сном, чтобы убедиться, что я — по-прежнему я, что я еще здесь, еще жива.

Эпитония