Снежинка

— Если бы Билли увидел меня с бычьим кольцом в носу, мне была бы крышка.

— Как мама себя чувствует после возвращения домой?

— Хорошо.

Ксанта остановилась у другого киоска, чтобы полистать постеры. Я рассматривала значки на пробковой доске — с них на меня глядели Коко Шанель, Фрида Кало, Чарли Чаплин и Че Гевара. Я так и не смогла решить, кого из них я настолько почитаю, чтобы носить на одежде.

Ксанта гладила постер «Покахонтас».

— Моей первой любовью был Джон Смит из «Покахонтас», — сказала она. — Мне нравилось, что он кормил печеньем енота Мико, нравились его желтые волосы. Я воображала, что мы поженимся. Конечно, я тоже была мультяшкой. Превратилась в мультяшку ради него. Потом я выросла и поняла, что он патологический лжец.

— Да еще и говорит голосом Мэла Гибсона.

— Ага. Не лучший выбор.

Ксанта перелистнула постер, и перед ней оказались «Ведьмы» Роальда Даля.

— Вот это книга, — сказала она.

— Улет.

— В фильме все испортили, когда превратили его в конце обратно в мальчика.

— Точно. Мышонок и бабушка размышляют о надвигающейся смерти. Счастливая развязка, которую мы все заслуживаем.

— Какая у тебя любимая книга? — спросила Ксанта.

— «Приключения Алисы в Стране чудес». Нет, подожди... Хотя нет, ты решишь, что я дура.

— Нет, продолжай, — сказала она.

— Моя любимая книга — та самая книга-раскладушка «Алиса в Стране чудес», которую мне читала мама. Целиком «Приключения Алисы в Стране чудес» Льюиса Кэрролла я ни разу ни читала. Я пыталась, просто... Мне не нравится, как он рассказывает ее историю. Знаю, звучит напыщенно, но он своим повествованием будто поймал ее в ловушку.

— Ну, Алиса всем своим существованием обязана чудаковатому математику, питавшему склонность заводить дружбу с маленькими девочками, — заметила Ксанта.

— Именно, — сказала я. — Но на самом деле она не должна принадлежать никому, тем более Льюису Кэрроллу^. Она существует независимо от него.

— Но ведь это он ее придумал, — возразила Ксанта.

— Нет, не придумал.

— Именно что придумал, сама посуди. Но как бы там ни было, по-моему, ты чересчур усложняешь свои отношения с Алисой.

— Может быть. Это Билли научил меня так думать. Все началось с греческих мифов. Он сказал, что они никому не принадлежат.

— Мифы — другое дело. Что они никому не принадлежат — это всем известно.

— Но ведь когда-то наверняка принадлежали! В общем, он вечно рассказывал мне истории про древних греков, только это были его собственные истории. А потом просил меня их пересказывать. И говорил, что в этом вся суть историй. Они не принадлежат никому.

— Похоже, Билли сам легендарная личность.

— Не без того.

Ксанта схватила с одного прилавка цилиндр, с другого — карманные часы и сунула в рот трубку.

— Безумный шляпник, — сказала она, показывая на шляпу, — карманные часы Белого кролика и кальян Гусеницы — ну почти. Выбери что-нибудь одно.

— Зачем?

— Я подарю тебе это на Рождество.

— Нет, не подаришь. Мы не обмениваемся рождественскими подарками.

— Не будь Гринчем!

— Что-то мне подсказывает, что Гринч просто был на мели.

— Ладно! — И Ксанта со вздохом положила цилиндр на место.

Интересно, что она подарит на Рождество своему парню. Новую клюшку? Ракушку и носки? Нет, Ксанта придумает что-нибудь получше. А что подарит ей он? Вряд ли он умеет выбирать подарки.

— О чем задумалась? — спросила Ксанта.

— А у тебя какая любимая книга?

— На такой вопрос невозможно ответить.

— Ты сама мне его только что задала!

— Я не ожидала, что ты ответишь.

— Ну хорошо, спрошу так. Если бы тебе пришлось остаток жизни читать одну книгу, какую ты бы выбрала?

— «Просто дети» Патти Смит.

— Кто такая Патти Смит?

— Ох, Дебби...

* * *

Обойдя почти весь пассаж, мы увидели киоск с фотографиями. Это были обыкновенные туристические снимки Дублина — вид с моста Хапенни, георгианские двери, статуя Оскара Уайльда. Следом за ними шли морские — россыпь сердцевидок и беззубок, вынесенных на серый, покрытый водорослями пляж. В углу фотографии улыбались вставные челюсти.

— Большинство их вообще не замечает, — сказал мужчина за прилавком, когда Ксанта показывала на них мне.

Она улыбнулась ему^.

— Слышали когда-нибудь про Стеклянную бухту? — спросил он и показал на другой снимок, побольше и подороже. Это была панорама окруженного снегом пляжа, только вместо гальки на нем искрились самоцветы.

— Ни фига себе! — сказала Ксанта.

— Это Уссурийский залив в России. В советскую эпоху он был свалкой разбитых бутылок и фаянса.

— Подождите, все это — просто стекло?

Мужчина кивнул.

Фотография пляжа превратилась в калейдоскоп времени — коллаж из многих лет разрушения. Я представила, как море баюкает пустые стекляшки, шлифуя и обтачивая, словно команда парикмахеров и визажистов, готовящая актера к появлению на красной дорожке. И вот наконец они готовы предстать в обличье самоцветов — красоты, застывшей во времени.

— Это вы снимали?

— Да, на обратном пути из Японии. Я провожу там много времени. Собственно, съемки снега — моя специализация. — Он показал еще на несколько фотографий.

— Это тоже стекло?

— Нет, снежинки.

— Да ладно!

— Макросъемка.

— Вот это да.