Снежинка

В маминой привязанности к своему врачу не было ничего удивительного. Мама всегда питалась похвалами. Она нуждалась в восхищении. Даже в преклонении. Похоже, она нашла в этом мужчине все, чего лишилась со смертью Джеймса.

Мама погремела перед нами таблетницей, словно коробком драже. Это было разноцветное пластиковое колесико, разделенное на треугольные ячейки, на каждой из которых стояли первые буквы дней недели. Напоминало прибамбас для настолки.

— Взял с меня слово, что я буду их принимать, — сказала мама, подперев ладонью подбородок. — Хоть они и замораживают мне мозг. Знаете, как бывает, — наедешь на кочку, и мозг как бы подпрыгивает в голове? Примерно то же самое, только он от них постоянно, — она вскинула руки, — вверх-вверх-вверх.

— Главное, чтобы помогли, — сказал Билли.

— Посмотрим. Он особенно заинтересовался моим исследованием сновидений.

— Правда?

— Я одолжила ему несколько своих учетных журналов.

— Ты дала ему свои дневники?

— Билли, это не дневники. Это исследование.

— И все-таки, Мейв. Разве это не нарушение врачебной этики?

— К твоему сведению, изучение моих снов является неотъемлемой частью моего лечения.

— Ну-ну, — только и сказал Билли.

* * *

Машину мы оставили на парковке у торгового центра «Джервис». Мама хотела зайти в кафе «Бьюлис», так что я предположила, что лучше бы припарковаться на Друри-стрит.

— Где находится «Джервис», я знаю, — возразил Билли. — Так что едем в «Джервис».

Мы перешли по мосту на другой берег Лиффи. Прокладывать путь сквозь толпу оба они доверили мне. Я подгоняла их на светофорах. Как только зеленый человечек становился оранжевым, они уже боялись переходить улицу.

— Вы прямо как парочка туристов, — сказала я.

— Мы и есть парочка туристов, — сказал Билли, хватая маму за руку и переводя ее через дорогу. Приятно было видеть, как он к ней предупредителен.

Они остановились полюбоваться на рождественскую иллюминацию на Графтон-стрит.

— Nollaig Shona, — сказала мама и обняла меня рукой за плечи. — Когда ты родилась, я хотела назвать тебя Коллег, в честь Рождества.

— Правда?

— Да. Твой дедушка не позволил. Сказал, что тебя будут дразнить.

— Я все равно родилась не в Рождество.

— Какая разница? Это прекрасное имя.

— Дублин превратился в рассадник расизма, — проорал Билли сквозь грохот электрогитары, терзаемой уличным музыкантом. — Вон магазин под названием «Коричневый Томас». Впрочем, было бы еще хуже, назови они свою лавку «Черный Томас» или «Белый Томас». Пли «Желтый Томас».

— Билли, больше нельзя называть черных черными, — сказала мама. — Они цветные.

— О боже, — простонала я.

— По-ирландски они называются daoine gorma. Синие люди. Не помню, откуда это пошло. Как-то связано с дьяволом.

— Знаешь, Билли, иногда я забываю, почему меня так нервирует твоя трепотня, — сказала мама. — И туn ты опять как сказанешь!

— Это моя-то трепотня нервирует? Тебя?

* * *

Перед входом в «Бьюлис» стояла очередь. При виде витражей, блестящего паркета и гигантской рождественской елки глаза у мамы загорелись.

— Однажды я видела здесь Шинейд О’Коннор, — сияя, сообщила мама. — Она поняла, что я ее узнала, и подмигнула так, будто просила меня не раскрывать наш маленький секрет.

— Потом она украла из книжного библию, а остальное — история, — говорит Билли.

— Ты про меня или про Шинейд?

— В последнее время вас все сложнее различить.

— Спасибо за комплимент, — сказала мама. — Эта женщина — гений.

Я попыталась сменить тему^.

— А вы знаете, что тут раньше работала Лиза О’Нил?

— В «Бьюлисе»?

— Ага.

— Вот это я понимаю талант, — заметил Билли.

— Кто это такая? — спросила мама.

— Тебе бы понравилась Лиза О’Нил, мам.

— Мейв с недоверием относится к музыке, которую никогда не слышала, — сказал Билли. — Она предпочитает музыку покойников.

— Неправда.

— Еще как правда. Моцарт, Бах, Люк Келли...

— Шинейд О’Коннор жива, и я сама ее нашла.

— Можно подумать, она была никому не известной певичкой. В девяностые «Ничто не сравнится с тобой» заиграли по радио до смерти. Ее несчастная лысая головенка плакала по телику в каждом пабе.

* * *

По пути к Генри-стрит Билли заметил билборд и принялся на него ругаться. Это была агитация против молочного животноводства. Постер изображал корову, вылизывающую своего теленка. За надписью «Молочная индустрия отнимает малышей у матерей» следовал призыв под знамена #ВыбирайВеганство.

— А что вы нам, суки, предлагаете? — ревел Билли. — Оставлять теленка при корове, пока он не вырастет и не начнет крыть собственную мамку? Так, по-вашему? Плодить инбридных уродов, как в королевских семьях? Чтобы у коров вымя разрывалось от мастита? А?

— Билли, — сказала я, — не обращай внимания.

Мама пихнула меня локтем.

— Мы вот-вот пройдем мимо почтамта. Это его успокоит.

* * *

Дублинская игла маму не впечатлила.

— И Джойс рядом с ней похож на карлика. — Она неодобрительно поцокала языком, шагнув к обледенелой статуе. Джойс задрал нос и оперся на трость. Ладонь его лежала на бедре, шляпа была сдвинута набекрень. Мама взирала на него снизу вверх.

— Любовь, любовь, любовь моя, я одна без тебя, почему?

Мы с Билли переглянулись.