Снежная пантера

А вот звери неизменно пребывают в той среде, куда их занесли случайности эволюции. Они запрограммированы выживать в своем биотопе, пусть даже враждебном. Они адаптированы, и потому независимы и свободны, ибо не испытывают желания находиться в другом месте. У каждого животного — своя навязчивая идея.

Температура резко падала, и нужно было уходить. Мы покинули яков. Те продолжали жевать в неподвижности. Хозяева мира — люди, но какие же слабые и истерзанные! Гамлеты, бродящие по крепостным стенам…

Мы вернулись в лагерь, залезли в спальные мешки. Прежде чем застегнуть молнии палаток, Мюнье бросил:

— Не надевайте беруши — могут запеть волки.

Слышать такие фразы — вот для чего я отправился в это путешествие.

Взошла луна, но тепла от нее нет — в палатке все равно минус тридцать.

Сны замерзали.

Земля и плоть

Подъем в четыре утра. На термометре — минус тридцать пять по Цельсию. Вылезать из мешка кажется глупостью.

Спасение от холода в подобных условиях состоит в строжайшей продуманности действий. Каждый жест должен быть точен, как в сольфеджио: взять перчатку, зашнуровать ботинки внутри мешка, разложить все необходимые вещи в строгом порядке, снять рукавицы, чтобы застегнуть ремень, мгновенно надеть их снова. Стоит чуть помешкать — мороз хватает за конечность и отпускает уже только для того, чтобы укусить за другую. Холод забирается внутрь организма. Тело человека с течением лет не закаляется. Страдания можно уменьшить лишь с помощью точных действий. У Мюнье такой опыт сворачивания зимнего лагеря от Элсмира до Камчатки, что ему, кажется, удается верными маневрами избежать наскоков холода. Лео двигается правильно и бывает готов раньше меня: рюкзак застегнут, одежда прилажена. Мы с Мари не столь толковы, нам больно собираться в холодном помещении, и мы счастливы пуститься в путь. Согласно учению Дао, «движение побеждает холод». И это соответствует первому принципу термодинамики. В то утро в соответствии с указаниями китайской философии и европейской физики мы добровольно трудились изо всех сил.

Мы поднимались по широкому хребту на высоту 5200 метров. Двигались медленно, потому что не были достаточно акклиматизированы. Вершина, маленькая издалека, оказалась плоской каменной промерзшей платформой. В вышине занимался день; глазу открывалось наконец высокое плато Чангтана. На тысячу километров — плоское пространство, прорезанное белыми пятнами; в воздухе дрожит пелена. Горизонт теряется в тумане. Тут и там в пустоте скрывается жизнь.

Я представлял себе нескончаемый путь с востока на запад. Существуют места, само название которых — греза. Например — Чангтан. Такие магические имена, бывает, становятся названиями картин или поэм. Так, поэт Виктор Сегален грезил о недостижимом для него Тибете (он писал «Thibet», через «h»). Поэт видел в нем бездну, где очищается дух. Словом «Thibet» он назвал один из своих сборников, где признавался в любви к недосягаемым землям. Сегалена обуревала Femweh, германская страсть к скитаниям, тоска по местам, куда никогда не доберешься. А у моих ног лежал Чангтан; бесконечное пространство звало к приключениям. Это царство надо было завоевать, проскакать верхом, колонной, со знаменами. Однажды мы вступим на его иссушенную поверхность. Как я был счастлив видеть это плато на такой высоте! Состоялось свидание с тем, что я не должен был узнать.

Мы провели на вершине два часа, но не увидели ни зверя, на даже хищной птицы. Внизу был отводной канал, прорытый бульдозерами китайцев. Возможно, они искали полезные ископаемые?..

— Опустошили регион, — произнес Мюнье. — Как у меня в Вогезах. Отец бил тревогу еще в шестидесятые годы, совсем молодым: он предчувствовал катастрофу. Рейчел Карсон разъясняла вред пестицидов в «Безмолвной весне». Хотя в те времена они еще не были так распространены, страшная угроза еще не вырисовалась, и Рене Дюмон, Конрад Лоренц, Робер Энар проповедовали в пустоту. Отец проявлял упорство, и его считали леваком. Он заболел из-за всего этого — раком печали.

— В его плоти страдала Земля, — сказал я.

— Если угодно, — сказал Мюнье.

В один из дней мы возвратились к центру мира, к нашему озеру. Опускался вечер, мы уселись на берегу после восьми часов ходьбы. Тишина гудела. Уже потемневшие хребты Куньлуня высились, как дружественная стража. На плато было пусто. Ни малейшего шума, никакого движения, никакого запаха. Общий сон. Отдых Дао, абсолютно тихое озеро, без ряби. Учение родилось вот из этой его пластичной формы:

Глядя на движение роящихся существ, созерцай только их возвращение.
Разные существа мира вернутся к своим истокам.
Возвращение к корню — обретение блаженного спокойствия.

Мне нравится этот затягивающий герметизм. Дао, как дым гаванской сигары, рисует сладкие загадки. Не нужно слишком много понимать, просто пребываешь в блаженном оцепенении, как при чтении святого Августина.